Король-сердцеед

— Ну так что же? — Герцогиня вложила свою руку в руку Лагира, и тот жадно поднес ее к своим губам. — Вы скажете еще, что у вас имеются родина и родное гнездо… Воображаю себе его! Это какая-нибудь хижина, сквозь крышу которой свободно проходят дождь и ветер и стены которой разваливаются от малейшего прикосновения! Дайте мне увезти вас в Лотарингию, и там я дам вам замок, настоящий замок, опоясанный лесами, пашнями и лугами!

Слова герцогини вызвали неожиданный результат: напоминание о родине и родной кровле вырвало Лагира из состояния морального оцепенения, в которое его погружала обольстительная речь Анны. Он встал и со спокойной гордостью сказал:

— Ваше высочество! В тот день, когда мой король не будет больше нуждаться во мне, я встану на колени пред вашим высочеством и скажу: «Мне не нужно ни замков, ни лесов, ни пашен, ни лугов. Дайте мне лишь такую службу, где бы я мог с пользой пролить всю свою кровь за благо вашего высочества!»

У герцогини вырвался скорбный возглас.

— Ну что же, — грустно сказала она, — уезжайте! Уезжайте и никогда более не возвращайтесь сюда! Но сначала дайте мне клятву, что для всего остального мира то, что произошло здесь будет лишь сном.

— Райским сном, герцогиня!

Анна дала ему для поцелуя руку, он преклонил пред ней колено.

— Уезжайте! — повторила она. — Я вижу, нам суждено стать врагами!

— Прощайте, ваше высочество, — со скорбно бьющимся сердцем ответил Лагир. — Бог милосерд. Он, быть может, позволит чтобы наступил день, когда я получу возможность умереть за вас!

С этими словами красавец гасконец ушел.

— Боже мой. Боже мой! — простонала Анна Лотарингская. Четыре храбрых, красивых, благородных юноши любят меня до фанатизма, готовы в любой момент пролить за меня всю кровь, а мое сердце остается равнодушным к ним… Между тем когда этот искатель приключений ушел, мне показалось, будто вместе с ним у меня оторвалось что-то от сердца!

Слеза молчаливой скорби жемчужиной выступила на глазах герцогини, повисла на пушистых ресницах и медленно скатилась по щеке.

А Лагир тем временем с бешеной скоростью мчался в Париж. Прибыв туда, он направился прямо в Лувр, в комнаты Ноэ.

— Ну, что? — спросил его Амори.

— Я дрался с Львом и положил его на месте!

— Он умер?

— Вроде этого!

— Славное дельце!

— Кроме того, я нашел средство уладить дело с клятвой.

— Каким образом?

— Это мой секрет, и, прошу тебя, не старайся проникнуть в него. Кроме того, помни: прошлое должно умереть навсегда такова цена моего освобождения от клятвы! Во всяком случае, с тебя достаточно знать, что отныне моя шпага всецело в распоряжении нашего короля!

— Браво!

— Только помни вот еще что: если ты задумаешь какую-нибудь скверную проделку против герцогини, то для выполнения ее выбирай себе других помощников, а не меня!

Ноэ не успел ответить на эту фразу, как в дверь постучались, и сейчас же показалась хорошенькая головка пронырливой Нанси.

— Наваррский король должен сегодня же собраться в путь, или это, может, никогда не удастся ему! — сказала она.

— Почему?

— Рене в Лувре! Ноэ нахмурился.

— Я согласен с тобой, милочка, — сказал он, — парижский воздух становится вреден для нас! Наступает время сбора винограда, и нам было бы лучше заняться осмотром бродильных чанов!

— Аминь! — торжественно сказал Лагир.

XXIX

Мы оставили Рене в монастыре на попечении монахов. После того как монастырский врач сделал ему перевязку и дал успокоительное питье, Рене сносно проспал ночь и на следующее утро проснулся в значительной степени бодрым.

Аббат, придя навестить его утром, спросил:

— Ну, как вы себя чувствуете?

— Значительно лучше, — ответил Рене.

— Могли ли бы вы встать с постели?

— Мне кажется — да!

По приказанию аббата монахи одели Рене. Ему дали поесть и угостили парой стаканов старого вина, от которого кровь быстрее забегала по жилам раненого. Когда Рене кончил есть, ему принесли монашеское платье.

— Это зачем? — спросил он.

— Вы отправитесь в Париж!

Рене поспешно надел монашеские одежды и глубоко надвинул на глаза капюшон. В те времена монашеская одежда служила лучшей защитой, так как сам начальник полиции не осмелился бы приподнять капюшон, даже если бы и имел достоверные основания предполагать, что под этим капюшоном скрывается голова присяжного разбойника. Поэтому Рене чувствовал себя сравнительно спокойно в этом одеянии.

Когда с маскарадом было кончено, монахи вывели Флорентинца — берег Сены и посадили в лодку; она быстро поплыла по течению. Путники остановились в самом центре, почти у Шатле, вид которого вызвал у Рене жуткую дрожь. Выйдя на берег, монахи повели Рене на улицу Ренар-Сен-Савер, а там сдали его с рук на руки Ла-Шенею, тайному агенту герцогов Лотарингских. Ла-Шеней с низкими поклонами провел Рене в большой зал. «Где я?» — думал парфюмер, дико озираясь по сторонам. Вдруг одна из дверей открылась, и на пороге показался высокий мужчина.

— Ваше высочество! — с удивлением вскрикнул Флорентинец.

Это был в самом деле Генрих Гиз.

— Здравствуй, Рене! — сказал он. — Известно ли тебе, что это я спас тебя?