Королева Бедлама

Мэтью стоял под свинцовым небом на палубе пакетбота «Меркурий» и глядел, как выплывает из серого тумана город, построенный в надежде братской любви.

Было около семи часов утра, вторник. Мэтью ехал одним из восьми пассажиров, получил удовольствие от вполне достойного совместного ужина с товарищами по путешествию и капитаном, отлично выспался ночью в гамаке, который качался вместе с судном. На сегодняшний выезд он оделся, как подобает джентльмену: в темно-синий сюртук с жилетом на серебряных пуговицах и новую темно-синюю треуголку, купленную за час до отплытия утром в понедельник. Белый галстук в синюю полоску уходил под воротник чистой белой рубашки и добавлял профессиональный флер. На боку у Мэтью висел коричневый парусиновый саквояж на кожаном наплечном ремне, любезно одолженный Мармадьюком Григсби. Этот Мэтью Корбетт уже никак не походил на клерка — скорее на молодого адвоката, которому много куда надо сегодня успеть и много кого повидать. И попасть в контору Икабода Примма, потому что договоренности об этом не было.

«Меркурий» медленно, но верно плыл по зеленой реке Делавер. Впереди слева леса и пастбища отступали, сменяясь сначала деревянными, потом кирпичными домами, возникали гавани и пирсы, где уже работали люди, таская грузы на суда и обратно. Лежали толстыми бухтами канаты, громоздились штабелями бочонки, ящики, мешки и большие бочки, ожидая доставки. Густой и болотистый, висел запах реки, но городу Филадельфии эта река приносила прибыль. Сидели в «грязевых доках» корабли побольше, вытащенные на мель для ремонта обшивки и чистки от обрастания. Возле них на выстроенных лесах работали люди с киянками и прочими инструментами, как муравьи возле жуков, и каждый видел одну деталь большой картинки.

Особенно Мэтью отметил работу, кипевшую возле нескольких судов постарше — у них стесывали названия. Если хочешь прожить морской работой, следует отдавать должное уважение королеве Анне, да еще всегда есть чиновники, держащие наготове блокнот и карандаш, чтобы взять на таковой нарушителей. Поэтому корабли со словом «Король» в названии переименовывались в честь королевы. Целый ряд древних морских судов стоял, погрузившись килями в ил, ожидая очищения молотом и крещения более политичным именем.

Мэтью внимательно наблюдал за этой работой, пока «Меркурий» продвигался к городу, и в голове у него крутились новости, которые Мармадьюк выдал в воскресенье вечером, когда двое усталых путников вернулись из Уэстервика.

— Интереснейший был момент! — сказал тогда Григсби. — Когда преподобный Уэйд с кафедры заявил, что разрывается между своей церковной семьей — паствой, и той семьей, что создали они вместе со своей покойной женой. Он сказал, что решение давалось ему мучительно. В какой-то момент, должен заметить, он замолчал так надолго, будто до сих пор еще не совсем решил. Но потом он объявил, что прежде всего должен чтить память покойной жены, а именно этого она хотела бы от него. Преподобный сказал, что принимает на себя все последствия. После чего рассказал всю историю. Его старшая дочь Грейс больна и при смерти. И знаете, где она лежит?

— Расскажи, — попросил Мэтью, кладя себе сахар в чай.

— В доме у Полли Блоссом! Можете себе представить? — Седые брови метались и прыгали. — Преподобный объявил всем и каждому, что Грейс — как это он сказал? — дитя улиц, нашедшее путь домой. Он стоял на кафедре, глядел всем в глаза и сказал, что заходил в этот дом увидеть свою дочь и будет туда ходить, пока она не преставится. И не только это: он еще будет отпевать ее на кладбище и похоронит ее на участке, который выбрал. Ну, сами понимаете, некоторые старейшины просто вспыхнули, и был почти бунт.

— Не сомневаюсь, — сказал Мэтью.

— Констанс сидела там в переднем ряду, с этим своим молодым человеком… ну, знаешь, у которого одно ухо.

— Я знаю.

— Наверное, они уже знали, потому что никак не реагировали, но церковь вся просто взревела. Кто-то из старейшин орал про богохульство и кощунство, другие повернулись и ушли — а видели б вы, как задирали носы жители Голден-хилла! Это была бы комедия, — весело сказал Григсби и тут же посерьезнел, — не будь это столь трагично. Боюсь, что не служить более Уильяму Уэйду в нашем городе.

— Может быть, еще и послужит, — возразил Мэтью. — У него сильный характер, и он очень много сделал для церкви Троицы. Если достаточно прихожан встанут на его защиту — как им и следует поступить и что обязательно сделаю я, — он еще может выстоять бурю.

Григсби искоса поглядел на Мэтью.

— Вот почему, — спросил он, — у меня складывается отчетливое впечатление, что ты не удивлен?

— Не удивлен фактом, что наш проповедник прежде всего и более всего человек? Что каждый человек, преподобный или недостойный, может стать жертвой стечения обстоятельств? Или что человек, который учит любви и прощению других, сам умеет любить и прощать? Ты уточни, Марми, чему мне следует удивиться?

Печатник пожал несоразмерными плечами и оставил спор, хотя не без ворчания, пары нелепых гримас и едва слышного рокотания басового китайского гонга.