Королева Юга

Пати смотрела на них долгим взглядом, когда они выходили после собрания, все втроем спускались в лифте и обменивались последними впечатлениями, прогуливаясь вдоль причалов яхтенного порта, пока Эдди Альварес, вытолкнутый из обоймы, опасливо поглядывал на них из дверей бара «Ке» с видом человека, в которого швырнули камнем и он боится, что швырнут снова, а призрак Пунта-Кастор и, может быть, воспоминание о сержанте Веласко и Каньяботе витали над ним, стесняя горло. Пати выглядела задумчивой – глаза прищурены, вокруг них обозначились морщинки, но время от времени в ее взгляде проскальзывал намек на интерес или желание позабавиться, хотя, может, и то и другое одновременно. Чего только не таилось в этой странной голове… Лейтенант О’Фаррелл словно улыбалась без улыбки, посмеиваясь над Тересой, над собой, над всем и над всеми. Наблюдала за ними тогда, выходя после собрания из квартиры в Сотогранде, будто посеяла марихуану и теперь ждала, когда придет пора собирать урожай; наблюдала и во время разговора с Тео в яхтенном порту, и потом, долгие недели и месяцы, когда Тереса и Тео Альхарафе начали сближаться друг с другом. Иногда Тереса сердилась и тогда шла к Пати и говорила: а ну-ка, мерзавка, давай выкладывай все. А Пати улыбалась – иначе, широко, будто уже не имела ни к чему отношения. Она посмеивалась, ха-ха, закуривала сигарету, выпивала рюмочку, выкладывала себе аккуратную дорожку или принималась болтать о чем угодно со своим всегдашним легкомыслием, которое – со временем, узнав ее получше, Тереса поняла это – никогда не было ни абсолютно легкомысленным, ни абсолютно искренним; или – изредка, ненадолго – становилась такой, какой была вначале: Лейтенантом О’Фаррелл, благородной, жестокой, язвительной, прежней и всегдашней подругой, за спиной у которой угадывалось нечто темное, подкрепляющее фасад. Потом наступил момент, когда Тереса задалась вопросом (это касалось Тео Альхарафе): до какой степени ее подруга предвидела, или угадала, или подготовила – принеся себя в жертву собственным планам, как человек, принимающий начертанное на картах Таро, которые сам же и открыл, – многое из того, что впоследствии произошло между ними обоими, а в некотором смысле – между ними тремя.

Тереса часто виделась с Олегом Языковым. Ей был симпатичен этот русский, большой и спокойный, который смотрел на работу, на деньги, на жизнь и на смерть с бесстрастным славянским фатализмом, напоминавшим ей характер некоторых уроженцев северной Мексики. После очередной деловой встречи они оставались выпить кофе, или прогуляться, или шли ужинать в ресторан «Сантьяго» – русский любил хвосты лангустов в белом вине, – откуда открывался вид на море и на пляж, вдоль которого, по противоположному тротуару, прохаживались телохранители. Языков был немногословен, но, когда они оставались вдвоем и беседовали, Тереса слышала из его уст такие вещи, сказанные просто, между прочим, над которыми потом долго раздумывала. Он никогда не старался убедить, не жонглировал аргументами. Я никогда не спорю, однажды сказал он. Мне говорят: вот так и вот так, и я говорю: ладно, значит так. Потом делаю то, что считаю нужным. У этого человека, вскоре поняла Тереса, была собственная точка зрения, свое четкое понимание мира и существ, его населяющих; эта точка зрения и это понимание не были продиктованы ни разумом, ни состраданием, да он и не претендовал на это. Только пользой. Из нее он исходил в своем поведении и своей объективной жестокости. Есть животные, говорил он, которые живут на дне моря в своей раковине. Другие выходят из нее и рискуют своей беззащитной шкурой. Некоторые добираются до берега. Становятся на ноги. Начинают ходить. Вопрос в том, чтобы понять, насколько далеко ты сможешь дойти, пока не кончится время, которым ты располагаешь. Все остальное излишне. Не необходимо, Теса. В моей работе, как и в твоей, нужно держаться в простых рамках этих двух слов. Необходимо. Не необходимо. Понимаешь?.. И второе из этих слов включает жизнь всех остальных. А иногда исключает.