Королева Юга

– На самом деле, – сказал он, – никто никогда не старался погубить именно Сантьяго Фистерру. Никто. Каньяботе и тем, на кого он работал, просто нужна была приманка – тот, кто отвлек бы на себя внимание, пока настоящий товар выгружается в другом месте. Такие вещи проделывались постоянно; в тот раз выбор пал на него, как мог пасть на кого угодно другого. Ему просто не повезло. Он был не из тех, кто болтает, когда его сцапают. А кроме того, нездешний, работал сам на себя, ни друзей, ни сочувствующих… Но главное – у того жандарма был на него зуб. Так что они решили подставить его.

– И ее.

Он снова поскрипел стулом, устремив взгляд на лестницу террасы, как будто там вот-вот могла появиться Тереса Мендоса. Помолчал. Отхлебнул. Потом поправил очки и произнес:

– К сожалению. – Вновь помолчал. Отпил еще глоток. – К сожалению, никто не мог вообразить, что Мексиканка станет тем, чем стала. Но я настаиваю: я не имел ко всему этому никакого отношения. Доказательство… черт побери. Я уже сказал.

– Что вы до сих пор живы.

– Да. – Он взглянул на меня с вызовом. – Это доказывает мою порядочность.

– А что потом сталось с ними?.. С Каньяботой и сержантом Веласко.

Вызов длился три секунды. Альварес отступил. Ведь тебе это известно не хуже, чем мне, говорил его недоверчивый взгляд. Это же известно любому, кто читает газеты. И если ты думаешь, что я нанялся просвещать тебя на этот счет, ты крупно ошибаешься.

– Мне об этом ничего не известно.

Он сделал движение рукой, словно застегивая рот на молнию, и на его лице появилось недоброе, удовлетворенное выражение – выражение человека, которому удалось удержаться на ногах дольше, чем другим, кого он знал. Я заказал еще кофе для себя и коричневый напиток для него. От города и порта доносились приглушенные расстоянием звуки. Ниже террасы шумно карабкался в гору, вверх по Скале, автомобиль, за рулем которого мне удалось разглядеть светловолосую женщину, а рядом с ней – мужчину в морском кителе.

– Как бы то ни было, – продолжал, помолчав, Эдди Альварес, – все это произошло позже, когда ситуация изменилась и ей представился случай свести счеты… И знаете, я уверен, что, выйдя из Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, она думала только о том, чтобы исчезнуть из мира. Думаю, она никогда не была честолюбива и не предавалась мечтам… Могу пари держать, что она даже не была мстительна. Она просто жила себе, и все. Но бывает, что судьба, подставив человеку много подножек, в конце концов как бы раскаивается в содеянном и вознаграждает его по-королевски.

За соседний столик уселась группа гибралтарцев. Эдди Альварес знал их и пошел поздороваться. Я смог понаблюдать за ним издали: как он льстиво улыбается, слушает с преувеличенным вниманием, как держится. Да, точно – изо всех сил старается выжить, подумал я. Один из тех сукиных сынов, которые готовы ползать на брюхе, лишь бы выжить: так мне описал его другой Эдди, по фамилии Кампельо, тоже гибралтарец, мой старый друг и редактор местной еженедельной газеты «Вокс». Да у этого приятеля кишка тонка даже для того, чтобы предать, сказал Кампельо, когда я спросил его об адвокате и Тересе Мендоса. Засаду на Пунта-Кастор организовали Каньябота и жандарм. Альварес же ограничился тем, что прибрал к рукам денежки галисийца. Но этой женщине было плевать на деньги. Доказательство – потом она разыскала этого типа и заставила работать на себя.

– И обратите внимание, – сказал Эдди Альварес, вернувшись к нашему столику. – Я бы сказал, что Мексиканка и по сей день не стала мстительной. Для нее это было… не знаю. Пожалуй, своего рода вопросом практическим, понимаете?.. В ее мире дела не оставляют недоделанными.

И тут он поведал мне кое-что любопытное.

– Когда ее посадили в Эль-Пуэрто, – сказал он, – я поехал в тот дом, что был у нее с галисийцем в Пальмонесе, чтобы ликвидировать все и запереть его. И знаете что? Она ведь вышла в море, как обычно, не зная, что этот раз окажется последним. Однако все у нее было разложено по ящичкам, все на своем месте. Даже вещи в шкафах лежали так аккуратно, как будто она собиралась проводить инвентаризацию… По-моему, в Тересе Мендоса, – говоря это, Эдди Альварес кивал головой, как будто шкафы и ящики объясняли все, – гораздо больше, чем безжалостный расчет, честолюбие или мстительность, всегда было развито чувство симметрии.