Королева Марго

— Но вы мне говорили, Генрих, что королева Наваррская, в награду за мою преданность, проявленную к ней тогда, поступила по отношению ко мне великодушно. Если вы мне сказали правду, если королева Маргарита великодушна ко мне, за что я очень ей признательна, и великодушна на самом деле, тогда она — только условное звено, которое нетрудно разорвать. И вам не удержаться за него, потому что мнимой близостью с королевой вам никого не провести.

— Однако я держусь и езжу на этом коньке уже три месяца.

— Значит, вы обманули меня! — воскликнула баронесса. — Королева Маргарита ваша жена по-настоящему!

Генрих улыбнулся.

— Слушайте, Генрих, эти ваши улыбки выводят меня из себя до такой степени, что хотя вы и король, но иногда у меня является страстное желание выцарапать вам глаза.

— Значит, мне удается провести кое-кого этой мнимой близостью, если бывают такие случаи, когда вам хочется выцарапать мне глаза, хотя я и король, — следовательно, и вы верите, что эта близость существует.

— Генрих, Генрих! Мне думается, что сам Господь Бог не знает ваших мыслей! — воскликнула баронесса де Сов.

— Я мыслю так, моя крошка, — сказал Генрих, — сначала Екатерина приказала вам меня любить, потом в вас заговорило чувство; и теперь, когда оба эти голоса начинают говорить, то вы прислушиваетесь к голосу лишь своего сердца. Я вас тоже люблю от всей души, и вот поэтому, если бы у меня и были тайны, я не поверил бы их вам, из страха как-нибудь запутать вас… ведь дружба королевы-матери ненадежна — это дружба тещи.

Совсем не это требовалось Шарлотте: каждый раз, когда она пыталась проникнуть в бездны души возлюбленного, между ними опускалась какая-то завеса и тотчас становилась для Шарлотты непроницаемой стеной, отделявшей их друг от друга. Она почувствовала, что от его ответа у нее слезы набегают на глаза, и, услыхав звон колокола, пробившего десять часов, сказала Генриху:

— Сир, время спать, завтра мне надо очень рано приступить к моим обязанностям у королевы-матери.

— На сегодняшний вечер вы меня прогоняете, крошка моя? — спросил Генрих.

— Генрих, мне грустно. А в грусти я покажусь вам скучной, вы перестанете меня любить. Поверьте, будет лучше, если вы уйдете.

— Хорошо! Раз вы этого хотите, Шарлотта, я уйду, но — святая пятница! — окажите мне милость и разрешите присутствовать при вашем переодевании!

— А как же королева Маргарита, сир? Неужели вы заставите ее ждать, пока я переоденусь?

— Шарлотта, — серьезным тоном сказал Генрих, — у нас было условие никогда не говорить о королеве Наваррской, а сегодня мы говорили о ней чуть ли не весь вечер.

Баронесса вздохнула и села за туалетный столик, Генрих взял стул, придвинул его к своей возлюбленной, стал коленом на сиденье и облокотился на спинку.

— Ну вот, милая моя Шарлотта, — сказал Генрих, — теперь мне видно, как вы наводите красоту, притом для меня, что бы вы там ни говорили. Боже мой! Сколько всяких вещиц, сколько баночек с душистыми притираниями, сколько пакетиков с пудрой, сколько флаконов, сколько коробочек с помадой!

— Это только кажется, что много, — со вздохом ответила Шарлотта, — а на самом деле очень мало; оказывается, и этого все же недостаточно, чтобы царить одной в сердце вашего величества.

— Послушайте! Не будем возвращаться к политике, — сказал Генрих. — Что это за тоненькая кисточка? Не для того ли, чтобы подводить брови моей богине?

— Да, сир, — с улыбкой ответила Шарлотта, — вы угадали.

— А этот гребешок слоновой кости?

— Делать пробор.

— А эта прелестная серебряная коробочка с чеканной крышечкой?

— О, это Рене прислал мне свой замечательный опиат; он уже давно обещал изготовить средство для смягчения моих губ, хотя вы, ваше величество, благоволите находить их иногда достаточно мягкими и так.

Тогда Генрих, все больше развеселяясь, по мере того как разговор вступал в область женского кокетства, нагнулся и, как бы в подтверждение слов, сказанных очаровательной женщиной, поцеловал ее в губы, которые до этого она с большим вниманием разглядывала в зеркало.

Шарлотта протянула было руку к серебряной коробочке, служившей предметом разговора, желая, вероятно, показать Генриху, как нужно накладывать на губы эту красную помаду, как вдруг короткий стук в дверь заставил обоих влюбленных вздрогнуть.

— Мадам, кто-то стучится, — сказала Дариола, высовывая голову из-за портьеры.

— Узнай кто и приди сказать, — приказала баронесса.

Генрих и Шарлотта с тревогой переглянулись. Генрих уже собрался скрыться в молельню, где он не раз находил себе убежище, как появилась Дариола.

— Мадам, это парфюмер, мэтр Рене.

При этом имени Генрих нахмурился и невольно закусил губы.

— Если хотите, я откажусь его принять, — предложила Шарлотта.

— Нет-нет! — ответил Генрих. — Мэтр Рене никогда не делает ничего, не продумав заранее своих действий, и если он пришел к вам, значит, у него есть для этого основания.

— Может быть, тогда вы спрячетесь?

— Не стану этого делать, — ответил Генрих, — потому что мэтр Рене имеет сведения обо всем, и мэтр Рене отлично знает, что я здесь.