Королева Виктория

Первая государыня в мировой истории, которая больше любила бедняков, чем богачей, хотела отпраздновать этот юбилей вместе со своим народом. И народ пришел к ней — более многочисленный и горластый, чем она могла себе представить. И вновь слезы навернулись ей на глаза и побежали по ее щекам, а принцесса Уэльская, державшая ее руку в своей, время от времени сжимала ее в знак поддержки. Виктория не переставала удивленно повторять: «Какие же они все славные, какие добрые!» Между тем эти эпитеты меньше всего подходили для англичан — необузданных, грубых, помешанных на своем острове и свысока относящихся к чужестранцам, для англичан, так никогда и не признавших принца-консорта, который был родом из Кобурга, маленького немецкого княжества. Ее любимого Альберта, которого высокородные лорды упрекали за то, что в нем ничего не было от английского «джентльмена».

Но в этот праздничный день, окруженная такой любовью и таким почитанием, она позабыла критику и сарказм политиков и журналистов, вменявших ей в свое время в вину то, что она открывала очередную парламентскую сессию лишь в тех случаях, когда ей нужно было добиться от парламента выделения дополнительных средств ее детям. Страна не забыла, что именно Виктория способствовала укреплению конституционной монархии, тогда как до нее английская корона попадала то в руки иностранцев, то распутных и расточительных безумцев. Монархия была не только разорена в прямом смысле этого слова, но и дискредитирована до такой степени, что вызывала ненависть собственного народа. Королева дала Англии ту систему ценностей, которая одновременно обеспечивала ее процветание и социальный мир, что всегда было мечтой всех цивилизованных стран.

Когда королевская карета переехала через Темзу, стало жарко, просто неправдоподобно жарко, такая погода скорее была свойственна для юга Франции, куда Виктория теперь ездила каждую весну. От этой жары лорду Хоуву даже стало дурно и он упал со своей лошади. Государыня же ограничилась тем, что раскрыла над собой легкий черный зонтик от солнца, подбитый белым кружевом. Нежась в лучах своей славы, она не чувствовала удушающей жары, и это она, обожавшая сквозняки и требовавшая, чтобы во всех ее дворцах постоянно поддерживалась температура как на Северном полюсе. «Во время торжественной церемонии королева совсем не выглядела уставшей», — будет сообщено несколькими часами позже в официальном коммюнике двора. А ведь всего за десять дней до этого, в Бальморале, она признавалась своему доктору, что боится не вынести всех этих церемоний, что очень устала и «из-за одолевающих ее мыслей не может как следует отдохнуть». После смерти Альберта она только и знала, что жаловалась на плохое физическое и душевное состояние. Письма, которыми она забрасывала своих детей и внуков, изобиловали жалобами. Она обвиняла своих премьер-министров, что они хотят погубить ее, заставляя оставаться в Лондоне, в этой совершенно не пригодной для жизни столице с ее вечными туманами, раздирающими легкие и угнетающими душу, туманами, которые убили ее горячо любимого супруга.

Хотя, возможно, это было всего лишь демонстрацией ее безмерного эгоизма, придуманной ею болезнью, комедией, которую она разыгрывала для себя самой и окружающих. По аллеям вокруг Виндзорского или Букингемского дворцов она прогуливалась исключительно в карете, запряженной пони или осликом, но в 1890 году в Бальморале еще танцевала кадриль со своим внуком Эдци, наследником британской короны. «Я прекрасно с этим справилась», — с гордостью записала она в дневнике тем же вечером.

Главное же — ей удалось вновь обрести душевный покой, оправиться от потери Альберта, «ее дорогого ангела», после смерти которого она, чтобы уснуть, крепко прижимала к себе его халат. В газетах появились фотографии, на которых она улыбалась, что было совершенно немыслимым еще несколько лет назад. В одной из своих критических статей, посвященных театру, Бернард Шоу — социалист, между прочим — не поскупился на похвалы в ее адрес: «Вы только подумайте о той юной девушке, какой она была семьдесят лет назад: семья, наставники, церковь, слуги и вообще все вокруг только и делали, что систематически и самозабвенно лгали ей... Каждый из портретов “королевы-девочки” образца 1837 года из тех, что можно видеть во всех витринах, в 1897 году должен вызывать у этой же самой королевы желание выскочить из своей кареты, чтобы написать под ним: прошу вас, помните, что сегодня любая машинистка с зарплатой в восемьдесят шиллингов в неделю в десять раз более образованна и сведуща в жизни, чем та несчастная в момент, когда на ее голову свалилась корона и когда ей пришлось править страной, полагаясь лишь на свой природный ум. Поверьте мне, невозможно прожить семьдесят восемь лет, не узнав того, о чем королевы никогда не говорят в мелодрамах, разыгрываемых на подмостках театра “Адельфи”».