Королевская аллея

Вряд ли то, что далее воспоследовало, было как-то связано с упомянутым именем и скрывающейся за ним персоной. Потому что Анвару Батаку оба были совершенно не известны. Но внезапно в Анваре обнаружилось какое-то движение. Нехорошее. Его пальцы соскользнули с зеленой ножки бокала. Верхняя часть туловища, которая уже довольно продолжительное время казалась висящей внутри пиджака, закачалась. Сам островной житель драматически захлопал веками… но тем не менее, похоже, видел окружающее не так хорошо, как хотелось бы. Попытался ли он ухватиться рукой за Клауса? Рука плюхнулась на край пепельницы, которая, без всякой траектории полета, опрокинулась, и ее содержимое оказалось на столе. Анвар же будто сделался меньше ростом. Накладные плечи его пиджака еще какие-то мгновения маячили наверху, тогда как их обладатель, видимо, уже не находил опоры на стуле и, устремив взгляд прямо перед собой, следуя закону тяготения, мимо края стола медленно сползал на пол. Он, кроме того, устрашающе громко срыгнул.

— А вы говорили, что ваш деловой партнер выносливый. — Голо Манн бездеятельно наблюдал за происходящим, тогда как Хойзер не мог вскочить и прийти на помощь другу: потому что ноги господина, сидящего напротив, ограничивали подвижность собственных его ног.

— Шампанское и «Егермейстер» с вашей сестрой, «Нирштайнер» в вестибюле отеля, а здесь: бочковое пиво, тминная водка и еще почти целый литр вина. Дома он лишь изредка выпивает бокал коктейля… И потом представьте, что на вас, после утренней болтовни моей матушки, целый день изливалась бы иностранная речь — с вкраплениями историй о пугале Тук-Тук,

об оккупации Рейнланда и о безобразиях, которые позволял себе Стефан Георге. Тут у кого хочешь паштет запросится наружу…

— Георге я не упоминал. Мне не выпала честь с ним познакомиться. Я, наверное, был для него недостаточно миловиден. — Голо Манн сидел неподвижно, откинувшись назад, защищенный от возможных неприятностей папкой.

Хойзер высвободил собственные икры, в два прыжка обогнул стол, подхватил Падающего под мышки и выволок его из-под стола к свету.

— Старина, ты же должен знать свою меру… Ну ничего, скоро мы опять будем дома, — попытался Хойзер утешить товарища.

— Никогда опиум, nooit meer[67] шнапс, — донеслось в ответ откуда-то из недр пиджака.

— В туалет?

Рука, вцепившаяся в узел галстука, и подозрительно-натужное сопение, похоже, свидетельствовали о другой потребности.

— Тащим его на воздух! — распорядился Хойзер. — Вы слева, я справа. И расплачиваетесь по счету вы (это он сказал с непривычной для него непреклонностью). Потому что вы во всем виноваты.

Голо Манн с готовностью кивнул, потом на лице его обозначилось некоторое сомнение — возможно, обусловленное скупостью, — но на Хойзера это впечатления не произвело. Как ни странно, сам он чувствовал себя более трезвым (относительно, конечно; да и вообще такое ощущение было ложным) с тех пор как Батак утратил контроль над собой. Счет, представленный госпожой Ингой, был быстро оплачен… как бы в счет будущего наследства Томаса Манна. «Побольше воды и холодные повязки», — посоветовала сведущая в таких делах кельнерша. «Красавчики переносят выпивку хуже всех!» — вырвалось у нее, пока она прокладывала господам дорогу. Глазам посетителей пивной представилось экзотичное зрелище. Между двумя европейцами болтался темнокожий — в воздухе, можно сказать, ибо только носки его ботинок, прикрытых стильными гамашами, волочились по полу.

— Давненько я этим не занимался. Последний раз — когда возился с братом Клаусом в нью-йоркском отеле «Бедфорд», — признался Голо Манн, — но с бедным Эйсси было еще труднее. Может, и нам самим когда-нибудь понадобится такая поддержка.

— Любовь к ближнему это любовь к себе, — согласился Хойзер и глянул, надежно ли Анвара поддерживают с другой стороны. Во всяком случае, индонезиец еще не утратил инстинкта, подсказывающего, что надо вкогтиться в ключицы тех, кто тебя несет. Из «Нойсской горницы» группа переместилась в уже не совсем заполненное главное помещение пивной. В дыхании Анвара еще ощущалась одна тысячная часть аромата, нежно напоминающего о присутствии гвоздики в его любимых, выпускаемых на родине сигаретах. «Кёлн… Соббор». Там азиату еще не удалось побывать; зато, хотя приоткрылся пока только один глаз, к нему, похоже, вернулась способность зрительно воспринимать окружающее и даже давать явлениям наименования. «Собббор… А не к… маме. Томас Манн целовать». Последняя мысль, похоже, развеселила этого путешественника по Европе, и он захихикал: «Клаус единственный, ха!.. А собббор… Милашка». Голо Манн был несколько пикирован такими подробностями; но, с другой стороны, они подтверждали его предположения относительно семейных и прочих дел. Неужели Старик, не довольствуясь своей высокой, до небес, славой, еще и прожил более яркую жизнь, чем он, Голо? Какой позор для собственного эго! В спасенные им отцовские дневники он тогда так и не заглянул.

— Собббор.

— Это мы уже слышали.