Королевская аллея

Каждый год с наступлением весны я обязана была, чего бы это ни стоило, везти ее в Ментенон, уверять, что она там полная хозяйка и терпеливо сносить все ее сумасбродства; мне пришлось даже прятать ее там в течение долгих месяцев, когда она донашивала двух своих последних детей, один из которых и родился у меня в доме. Нужно было без конца нахваливать ее туалеты и ее красоту, восхищаться ее достоинствами, взбивать ей локоны и поправлять кружева; сверх того, я занималась раздачей ее милостыни и вышиванием накидок для кресел в Кланьи, засыпала бесполезными экзотическими подарками, которые мой кузен де Виллет привозил из своих экспедиций (чего там только не было — обезьяны, ананасы, попугаи!), развлекала свежими придворными сплетнями, показывала новопостроенные дома, улыбалась ей, целовала ее… с трудом удерживаясь от желания задушить. Ложь и лицемерие грозили стать второй моей натурою; я задыхалась в этой атмосфере двусмысленности, особливо когда речь заходила о религии, — тут уж я просто боялась потерять рассудок; что же до моей души, то на ее спасение нечего было и надеяться.

Не могу сказать, что переносила эти муки и обрекала себя на вечное проклятие из-за любви — слабости, охотно извиняемой людьми. Если бы я питала к Королю то, что при Дворе называлось «страстью», мне хватило бы сил вырвать из сердца это чувство и такой ценой обрести душевный покой. Нет, не любовь точила меня в то время, когда я вела это адское существование, но жажда величия и восхвалений, а еще опасная надежда достигнуть когда-нибудь вершин власти и править на свой лад. Честолюбие — вот что кружило мне голову.

Впервые я поняла, что рядом с Королем есть место, которое никогда не займет Королева и которое госпожа де Монтеспан, ненавидимая при Дворе, проклинаемая церковниками и все чаще отвергаемая своим любовником, легко может потерять. Я не была настолько самоуверенна, чтобы надеяться победить ее своими силами, но знала, что, завладей я этим местом после нее, у меня достанет ловкости, чтобы удержаться на нем, не вызвав ни скандала, ни упреков. Аббат Гоблен оказался прав: неумеренное честолюбие грозило в конце концов погубить меня…

Одним лишь могу похвастаться: в те грешные годы я сохранила привязанность к друзьям и родным.

Я собрала вокруг себя остатки несчастного семейства Скарронов и спасла всех, кого еще могла уберечь от бед, — поселила у себя в Ментеноне моих племянниц де Ла Артелуаз, дочерей Анны Скаррон, сделала своим доверенным лицом племянника Луи Потье, сына Франсуазы Скаррон. Брат, которого я без конца рекомендовала всем министрам подряд, выбрался, моими заботами, из пограничных крепостей и стал губернатором Коньяка; в благодарность за это он бросил мне на руки свою маленькую дочь от одной парижанки и сына Шарло, родившегося в 1676 г. в Бельфоре; я взяла Шарло к себе в Ментенон и воспитывала его там до отрочества. Мои кузены де Виллет, Фонмор, Сент-Эрмин, Комон д'Адд — все неизменно пользовались моей поддержкою в судебных тяжбах, в любых начинаниях и, хотя так и не отреклись от гугенотства, всегда могли рассчитывать на мое заступничество.

Таким образом, я составила себе при Дворе небольшую гвардию из друзей и обязанных мне лиц, исключив из их числа единственно тех, чья неуемная болтливость грозила навредить мне. Я постепенно отдалила от себя госпожу де Севинье, которой и всегда-то не очень доверяла; мне вовсе не улыбалось поставлять ей новости для «газеты», которую она ежедневно отсылала из Гриньяна дочери. Старый шевалье де Мере, записной сплетник, также попал в опалу и так разгневался, что прислал мне письмо, полное самых нелепых упреков, где напоминал, что был первым моим учителем, который сделал меня «столь любезной особою, каковой я с тех пор и знал вас», корил тем, что я забываю друзей и завершал свое послание предложением, сколь неожиданным, столь же и неуместным, вступить с ним в брак, «зная, что нет на свете человека, более достойного вас, чем я». Похоже, он совсем оглох, если слухи о моем фаворе не достигли его ушей, или совсем ослеп, если воображал себя красивее и милее своего Короля. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что умом он повредился всерьез!