Королевская аллея

— О, в этом положении старым вдовам живется, конечно, свободнее, чем молодым, которым нужно заботиться о своей репутации, — отвечала я. — Но главное то, что ежели не всегда можно действовать по своей воле, по крайней мере, можно не подчиняться чужой…

И, в самом деле, после стольких лет зависимости от других — теток, опекунш, монашек, мужа, любовника, — я начала по-настоящему ценить эту, новую для меня, свободу…

Мне было тридцать лет. Я снова вошла в милость к герцогу де Ришелье: мой портрет вернулся к изголовью его постели, и этот обратный маршрут — от чердака до спальни — был настолько необычен, что его тотчас заметили. Да и маршал мой теперь благоволил ко мне куда более, чем прежде; нынче, когда я уже не стремилась завоевать это ветреное сердце, он вдруг начал чувствовать ко мне что-то вроде любви, написал мне об этом в нескольких красноречивых письмах, а однажды, провожая меня до дому, и сам заговорил о своей страсти.

— Господин маршал, — отвечала я, — вы весьма непоследовательны в своих чувствах.

— Да, я знаю, — сказал он мрачно. — Ужели я и впрямь опоздал?

— Да.

— Вы любите другого?

— Нет.

— Значит, вы позволите мне надеяться?

— О, надеяться можно всегда… Вот я же надеюсь в конце концов обратить вас! Но вы не тот человек, который будет жить надеждою.

И верно: прошло несколько недель, и маршал принялся заигрывать со своей юной рыжеволосой подопечной, Бон де Понс. Признаться, я почувствовала невольную досаду. Мадемуазель де Понс получила в подарок от опекуна его портрет и, боясь, что об этом прознает тетка, отдала его мне; я приняла этот дар с неожиданным для себя удовольствием. Он представлял собою широкий золотой браслет, внутри которого помещалась миниатюра с изображением маршала д'Альбре; браслет был изготовлен так искусно, что ее можно было увидеть, только нажав потайную пружинку. Я хранила его больше пятнадцати лет, еще долго после смерти маршала. Уже будучи связана с Королем, я все-таки носила этот браслет на руке, что было, разумеется, крайне неосторожно. Я рассталась с ним лишь много лет спустя после вступления во второй брак. Наверное, иногда все-таки человек любит сильнее, чем ему кажется…

Наконец, в январе 1666 года мне удалось выдать Вон де Понс замуж. Это оказалось нелегко, так как господин д'Альбре, не на шутку увлекшись своей хорошенькой племянницею, отнюдь не спешил сбыть ее с рук. Хотелось бы знать, не было ли у меня особых причин ускорить дело? После долгих хлопот и волнений, в один погожий зимний день, я наконец отвезла невесту в Эдикур, что возле Понтуаза, где ожидал ее супруг, господин Сюбле де Нуайе, маркиз д'Эдикур, главный егермейстер Короля. Я буквально падала с ног от усталости и переживаний по поводу этой свадьбы. В день венчания я так долго и старательно наряжала и собственноручно причесывала мою подружку, что вконец забыла о себе самой и предстала перед всем Двором, явившимся на церемонию, совершенной замарашкою. Меня торопливо втолкнули в спальню, чтобы приодеть, и когда я вернулась к гостям в платье из белой тафты с английскими кружевами, никто из них не узнал во мне служанку, только что хлопотавшую вокруг невесты; раздались восхищенные возгласы, весьма лестные для моего самолюбия.

Понимаю, что история эта очень похожа на сказку о Золушке, но мне и впрямь часто доводилось бывать в ее положении: я помогала своим знатным подругам одеваться и выбирать парики, на скорую руку подшивала юбки, бегала за духами и румянами; потом, когда они выезжали из дому, стерегла дом, сидя у камина и вышивая для них же какую-нибудь безделицу. Вернувшись, они восклицали: «Ах, Франсуаза, какая жалость, что вы не видели этот бал!», или «Ах, мадам, вы ведь не бываете в свете и не можете даже вообразить, в каком роскошном туалете явилась нынче принцесса Монако; это нужно видеть своими глазами!», или «А Король, Франсуаза… ах, если бы вы видели Короля!» До меня долетали лишь слабые отзвуки празднеств, но не было крестной, которая могла бы однажды превратить меня в принцессу; моя собственная давно умерла, не вызвав особых сожалений, ибо она скорее походила на злую колдунью, чем на добрую фею.

Однако если я не могла видеть Короля и принцев, то каждый день видела тех, кто видел их вблизи; лучи Солнца еще не падали на меня, зато отражались на лицах моих знатных друзей. И первой, кого озарило это сияние, была моя подруга Бон д'Эдикур.

За несколько месяцев до свадьбы госпожа д'Альбре повезла свою племянницу в Сен-Жермен, где ее прелести не остались незамеченными. Даже молодой Король проявил к ней интерес и, как говорили, некоторое время колебался между нею и мадемуазель де Лавальер, его тогдашней любовницей. Маршальша, разумеется, ничего не заметила, однако знакомые посоветовали ей не оставлять юную особу при Дворе слишком долго, дабы не подвергать опасности ее честь. Вняв этим предупреждениям, госпожа д'Альбре спешно увезла свою подопечную в Париж, под предлогом болезни маршала. Найдя господина д'Альбре в добром здравии и узнав причину сей вымышленной хвори, мадемуазель де Понс не скрыла от меня своей досады.