Королевская аллея

«Большой королевский дивертисмент» был достоин пера лучшего из писателей. Для начала зрителям представили забавную комедию Мольера; спектакль проходил под куполом из зеленой листвы, в павильоне, затянутом роскошными шпалерами и освещенной тридцатью двумя хрустальными люстрами. Симфония Батиста Люлли перемежала своими восхитительными мелодиями акты комедии; музыканты были невидимы, и казалось, будто музыка льется прямо с неба. После спектакля дамы, в сопровождении двадцати четырех скрипачей и десятков гобоистов королевского оркестра проследовали в другой павильон, с расписанным позолоченным потолком и также украшенный зелеными ветвями; там их ждал праздничный стол.

На высоких серебряных консолях ярко горели канделябры с сотнями белых восковых свечей. Цветочные гирлянды обвивали карниз, уставленный фарфоровыми вазами и хрустальными шарами. В центре залы возвышалась «гора Парнас», с вершины которой шумно сбегали четыре реки; по углам стояли мраморные раковины, также извергавшие потоки воды. Неизвестно, что было прекраснее — яркие диковинные цветы, разбросанные по серебряным столам, или разноцветные платья дам, составлявшие такую пеструю палитру, какой позавидовал бы любой художник, жемчужины, блестевшие на шеях герцогинь, или те, коими пенились прохладные каскады; и кто знает, что опьяняло сильнее — эльзасские вина в наших бокалах или ароматы мускуса и майорана, исходившие от роскошных кружев.

— Не правда ли, это празднество — великолепный «Te Deum» [39]? — спросила меня маркиза д'Эдикур.

— Дорогая моя, я отвечу вам словами госпожи Корнуэлл, что «Te Deum» великих государей нередко превращается в «De profundis» [40]

для их подданных.

Говоря это, я думала о горе моей бедняжки Нанон Бальбьен, чей младший брат, взятый в армию, погиб во Фландрии во славу Короля; не забывала я также и о маркизе де Монтеспане, растоптанном и униженном; его кузина, герцогиня д'Альбре, подробно рассказала мне о безумных выходках маркиза: узнав о падении своей жены, он надел по ней траур и приказал сделать повыше дверные проемы у себя в доме — чтобы в них проходили рога. Нужно признать, сильные мира сего легко и бездушно предают забвению тех, кого уничтожили. «Мой муж, моя собачка и мой попугай развлекают толпу», — обронила маркиза; Король, со своей стороны, с удовольствием аплодировал плоским дифирамбам, которые Мольер и Бенсерад вынесли в тот вечер на сцену, дабы оправдать содеянное: «В том, чтобы поделиться с Юпитером, нет никакого бесчестья…» [41]

По окончании ужина Король прошел в бальную залу, отделанную мрамором и порфиром и украшенную цветочными гирляндами; сверкающие фонтаны соперничали красотою с яркими огнями канделябров-жирандолей, которые держали лакеи в масках, а журчание воды сливалось со сладостными напевами скрипок. «Три королевы» — так называли Марию-Терезию, мадемуазель де Лавальер и госпожу де Монтеспан, — немного потанцевали; при этом одна только маркиза сумела блеснуть грацией.

— Вас не шокирует бесстыдство этого сераля? — шепнула мне на ухо мадемуазель де Скюдери.

— Разумеется, — отвечала я, — но, если я верно помню Плутарха, то Александр также не довольствовался одною женщиной. Такова уж судьба героев…

— Царь Александр не был христианином, — сухо заметила создательница «Кира Великого» [42].

Тем временем наш христианский король также принял участие в танцах, и я смогла разглядеть его вблизи; если судьба создала его великим монархом, то природа одарила вдобавок замечательной внешностью. Он и в самом деле был красив той сдержанной мужской красотою, которая и держит на расстоянии и притягивает: светло-каштановые волосы, большие мягкие карие глаза, надменная улыбка, царственная осанка, делавшая его выше и значительнее (тогда как он был среднего роста), величие в каждом движении, вплоть до танцев, в коих он превосходил всех своих приближенных. Он танцевал, улыбаясь, точно довольный ребенок, хотя был всего на два-три года моложе меня; эта улыбка, сама не знаю отчего, растрогала меня. Однако минуту спустя, когда он проходил сквозь толпу придворных, одним своим словом уничтожая того, возвышая этого, я видела уже не ребенка за игрою, но великого Короля среди подданных. «Склонитесь пред Королями, ибо они вершат все, что пожелают», — это я запомнила еще с детства.

Гости вышли из бальной залы на аллеи, нарочно оставленные темными; внезапно за рощицей нашим взорам предстал замок, точно сотворенный из солнца, так он сиял и искрился. По обочинам дорожек мерцали беломраморные тела античных статуй, на балюстрадах террас пылали факелы в великолепных вазонах. Из бассейнов и фонтанов, с клумб и цветников взметнулись вверх ослепительные струи фейерверка, начертавшие в небе огненные арабески с инициалами Короля. Уже занималось утро, ревниво спешившее сменить эту блистательную ночь. В розоватых рассветных сполохах, на дороге, ведущей в Париж, загремели первые кареты. Черные лошади влекли к столице золоченые возки, где вповалку, словно тряпичные куклы, спали глубоким сном дамы в измятых платьях с увядшими розами.