Королевская дорога

— Естественно! В таком случае, утроив дозу, вы при необходимости можете покончить со всем, как только пожелаете… Я передам шприц бою.

— Я уже бывал ранен боевыми стрелами…

— Но не в колено… Инфекционные микробы, которые там образуются, будут медленно отравлять вас. Есть только один выход — ампутация; но вы не успеете вовремя добраться до города, где вам смогут сделать ампутацию. Колитесь, думайте о чём-нибудь другом, посидите наконец спокойно; это даст вам возможность отдохнуть. Всё.

— А скальпель?

— Не поможет: инфекция слишком глубоко, да и кость мешает. Ну а теперь, если вам так хочется, пошлите за сиамцем, как предлагает этот молодой человек. Но предупреждаю вас, у него нет никакого клинического опыта. К тому же — туземец… Хотя это, верно, в ваших привычках — предпочитать нам этих людей…

— В данный момент — безусловно.

Прежде чем переступить порог вместе с Кса, врач обернулся, взглянул ещё раз на Перкена и Клода.

— А у вас ничего нет?

— Нет.

— Потому что, пока я здесь…

Однако взгляд его был прикован к Перкену; по его выражению, по прищуренным векам нетрудно было уловить его мысль, словно отражение в мутном зеркале. Наконец он ушёл.

— Жаль, что пара затрещин тут не поможет, — сказал Клод. — Любопытный феномен! Так я пойду за сиамцем?

— Немедленно. Белый заезжий врач в этих местах может быть только феноменом — наркоман или эротоман… Кса, ступай за начальником почты. Отдашь ему это. (Он протянул ему сиамскую административную бумагу, где латинскими буквами значилось только его имя). Скажи ему, что это Перкен. И найди мне к вечеру женщин.

Когда Клод вернулся — туземный врач должен был вскоре подойти, — начальник почты был уже там. Перкен говорил с ним по-сиамски; офицер слушал, коротко отвечал, делал какие-то пометки. Под диктовку записал с десяток фраз.

— Ну что с Грабо? — спросил Клод, как только тот ушёл.

— Мы его получим. Этот тип, как и я, думает, что правительство воспользуется случаем, чтобы направить войска для подавления и оккупации всего, что может быть оккупировано в этом мятежном районе. Хороший предлог и реальное преимущество — истерзанный белый; французам нечего будет сказать, в один прекрасный день они сами могли бы отыскать какой-нибудь предлог вроде этого, что было бы весьма досадно. Железнодорожные концессионеры просто мечтают о военной оккупации… Он взял текст моей телеграммы, ответ мы получим сегодня вечером. Если войска взорвут для начала одну деревню, паника охватит весь район…

В щель между едва приподнятой циновкой и окном без стекла Клод глядел на дорогу. Никого. Когда же придёт наконец этот сиамский врач? Пальмы таяли в сверкающих ртутной голубизной небесах; солнечные лучи обрушивались на землю с такой силой, что всякая жизнь, казалось, замирала. Это был уже не кошмар леса, а зной, его неотвратимое подчинение себе земли и людей, установление неумолимого владычества. В жаре плавились и намерения, и воля; и по мере того как вместе с воцарившимся молчанием она заполняла комнату, иное веяние исходило от белого полыхания земли, от спящих животных, от неподвижности двух мужчин, укрывшихся в этой перегретой тени, — веяние смерти. В присутствии англичанина Перкен испытывал необходимость скорее говорить, чем понимать; затем он пытался действовать, отдаляя тем самым возвращение этой мысли, которая ослепляла его, подобно солнечному излучению. Теперь она полностью завладела им.

Спокойное утверждение врача его не убедило, и, что бы он об этом ни говорил, его собственные ощущения теперь, когда он пытался сознательно разобраться в них, тоже его не убеждали. Он свыкся с ранами; температура, перемежающаяся боль, скрутившая его колено, — всё это было ему знакомо; именно тут, в этой крайней чувствительности нарыва, в рефлексах распухшей плоти, крылась его болезнь; тут, а вовсе не в каком-то там отравлении крови, которого он не чувствовал. Рана говорила одно, а люди — другое; и теперь с помощью этого сиамского врача он надеялся отвоевать свою жизнь.

Но стоило ему войти, как всё это рухнуло, словно сон сменила явь: профессионального безразличия врача оказалось достаточно, чтобы свести на нет эти защитные меры. Перкен сразу почувствовал себя отъединённым от своего тела, от того безответственного тела, которое хотело увлечь его навстречу смерти. Врач снял повязку и осмотрел рану, присев по-сиамски на край кровати; Перкен перечислил симптомы, которые называл английскому врачу. Сиамец не отвечал, продолжая ощупывать с поразительной ловкостью. Перкен исходил нетерпением, но без особой тревоги; он снова чувствовал себя перед лицом противника, хотя противником этим была его собственная кровь.