Королевская дорога

Две женщины стояли справа от двери. Всё та же неприязнь охватила Перкена при виде цветочков той, что была поменьше ростом, и её лица с нежными губами; томная нега стала ему теперь ненавистна. Он сразу сделал знак подойти другой, не успев даже взглянуть на неё. Маленькая ушла.

В воздухе всё замерло, словно время остановилось, словно в тишине, подвластной азиатской неподвижности этого лица с тонким, изогнутым носом, живыми были только дрожащие пальцы Перкена. То было не желание и не лихорадка, хотя по нестерпимой яркости всего окружающего он чувствовал, как поднимается температура, то была дрожь игрока. В тот вечер он не боялся оказаться бессильным; но, несмотря на человеческий запах, к которому он приобщался, им снова овладевала тревога.

Раздевшись, она легла, её тело без волос смутно проступало в полумраке с едва заметным бугорком у начала ног и глазами, от которых он не мог оторваться, всё ещё не устав безуспешно искать в них отражение волнующей беспомощности наготы. Она закрыла глаза, чтобы ускользнуть из-под его власти, порождённой непонятными ей чувствами; привыкнув подчиняться желаниям мужчин, но зачарованная нарождавшейся в этом абсолютном безмолвии атмосферой и взглядом, не отрывавшимся от неё, она ждала. Принужденная из-за подушек слегка раздвинуть ноги и раскинуть руки, полуоткрыв рот, она, казалось, пыталась воссоздать собственное своё желание, вызвать его утоление медленным колыханием груди. Движение их заполнило комнату, неизменно повторяемое и такое похожее, учащавшееся каждый раз, как начиналось вновь. Оно спадало, как волна, потом постепенно набирало силу; мускулы напряглись, и все тёмные пустоты расширились. Когда он просунул под неё руку и ей пришлось помочь ему, он почувствовал, что страх покидает её; она оперлась на его бедро, чтобы слегка передвинуться; жёлтый отблеск, словно удар хлыста, скользнул на какую-то долю секунды по её крупу и исчез между ног. Тепло её тела слилось с его собственным. Вдруг она закусила губы, подчёркивая этим ничтожнейшим проявлением своей воли невозможность сдержать колыхания груди.

На расстоянии десяти сантиметров он смотрел на это лицо с голубоватыми веками, как на маску, почти отстраняясь от неистовых ощущений, заставлявших его прижиматься к этому телу, которым он обладал, словно нанося удары. Средоточием и лица, и женщины был её напряжённый рот. Внезапно пухлые губы раскрылись, вздрагивая на зубах, и, словно зародившись там, долгая дрожь пробежала по всему напряжённому телу, нечеловеческая и неподвижная, подобная трансу деревьев под палящим зноем. Жизнь лица по-прежнему отражал только рот, хотя каждое движение Перкена сопровождалось поскрёбыванием ногтя по простыне. От исступленной дрожи палец, устремлённый в пустоту, перестал касаться постели. Рот закрылся, как закрылись бы веки. Несмотря на сведённые уголки губ, тело это, исполненное собственного трепетного безумия, безнадёжно отдалялось от него; никогда, никогда не узнать ему ощущений этой женщины, никогда не найти ему в сотрясавшем его яростном исступлении ничего, кроме худшей из разлук. Обладать можно только тем, кого любишь. Захваченный своим движением, не имея возможности напомнить о себе, даже оторвавшись от неё, он тоже закрыл глаза, припадая к себе самому, точно к яду, опьянев от собственной необузданной силы, уничтожавшей это безымянное лицо, толкавшее его к смерти.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

I