Королевская кровь 12. Часть 1

Проснулся от далеких, ощущаемых как вибрация ударов артиллерии и привычного содрогания холма, мокрый от удушья, с пересохшим горлом, готовый все отдать за глоток воды, и еле-еле сумел сесть. На чистой жажде к жизни обернулся ветром, пронесся по щелям и уголочкам — вдруг сдвинулось еще что-то, вдруг найдется выход? Но камни стояли плотно и цепко.

Он вернулся в свою камеру и обернулся, свалившись на пол. Подполз к стене, снова сел.

— Получается, что у меня нет ничего настолько ценного, что бы я мог отдать, — признал Люк, откинувшись на стену и чувствуя, как холодит камень голову через пропитанные холодным потом волосы. Снова холм дрогнул, снова что-то посыпалось сверху. — А тем, что действительно ценно, я свою жизнь выкупать не готов. Может, ты удовлетворишься обещанием построить змеиный храм? Они помогли мне, я сделаю место поклонения им… — он снова засмеялся, покосился на невидимые стены. — Что, нет? Понимаю, я бы тоже не согласился. Хочешь, уйду в монастырь имени тебя… Марина поймет… наверное… — он помолчал. — Обет молчания? Не стричь волос? — закашлялся, чувствуя, что начинает уплывать в бессознательное, но продолжал шептать: — Не пить ничего крепче вина? Хорошо, я готов, — теперь каждое слово он выталкивал с трудом, прошептывая его, и говорил просто потому, что молча умирать было невыносимо. — Что, нет? — он снова засмеялся. — Хороший ведь обет, бери, отец… Я согласен на не больше четырех бутылок в год… нет? Трех, хорошо. Двух? Это очень сурово, — он снова шипяще закашлялся, — ну хорошо… одна, одна бутылка вина в год… одн…

Он краем глаза увидел накаляющееся красным пятно прямо перед собой, помотал головой. Пятно не исчезало. Подполз, приложил руку — и чертыхнулся, отдергивая ее, обожженую, шлепнулся на землю, прижимая ее к камням и по-настоящему безумно смеясь.

Камень потек, образуя невыносимо сияющую дыру размером с голову Люка, и из нее вдруг вынырнули несколько огнедухов, зависнув над истерично смеющимся герцогом, осветив страшное нагромождение камней над ним. Дармоншир с жадностью вдохнул невозможно прекрасный воздух, заструившийся из прохода.

А следом с пронзительным сердитым криком влетела маленькая красная соколица, увидела Люка — и в ярости бросилась на него, расцарапав ему грудь когтями, цапнув клювом за губу. От нее шел такой жар, что он мгновенно согрелся, и она продолжала истерично, злобно орать на него на своем, птичьем — но на удивление он все понимал. И виновато улыбался, глядя на нее.

Люк — откуда только силы нашлись — схватил ее, сжал, прижал к груди, поцеловал в красные перья. Сердечко ее стучало как ненормальное, она продолжала кричать.

— Все, все, — сказал он хриплым шепотом, — все, успокойся, навредишь себе. И детям. Потом меня побьешь, Марина. Все, любовь моя. Спасибо. Спасибо. Ты имеешь право на страх и гнев, но я тебе нужен не подранным, правда ведь?

Она снова возмущенно крикнула и вцепилась клювом в плечо, пустив кровь. Люк не дернулся, все гладил ее — но руки его дрожали. Смерть снова прошла краем, но он в полной мере ощутил ее тень.

— Ты как раз вовремя, — прошептал он. — Опять меня спасаешь, да, детка? — Он ткнулся ей в перья снова и вдруг засмеялся. — Хорошо, что ты не прилетела чуть раньше… я тут обещал кое-то, а одна бутылка вина это все же менее болезненно, чем монастырь… наверное.

Завибрировал пол, раздался далекий выстрел артиллерии.

Соколица выпорхнула из его рук, подлетела к проходу, села на его светящийся красным край и требовательно закричала.

— Да, ты права, — согласился Люк, с трудом переворачиваясь на четвереньки, затем по стенке поднимаясь. — Нужно выбираться отсюда. Нужно, — он попробовал обернуться ветром, но лишь свалился на пол. И еще раз. И еще.

Птица снова крикнула, кувыркнулась в воздухе, обернувшись Мариной — в длинной плотной сорочке до пят и вязаном кардигане. Она, шатаясь, вспорола себе пальцами с длинными птичьими когтями, запястье, склонилась к Люку и больно за волосы повернула его голову так, чтобы ему было удобнее пить.

Как бы он ни был слаб, он понимал, как боится она за него и как яростна от этого страха. Лицо ее было бледным, глаза — расширенными, будто пьяными. С третьим или четвертым глотком тело выгнуло словно от электрического разряда, плеснуло силой до кончиков пальцев. С шестым он поднялся, зажимая ладонью запястье жены, склонился к ней, целуя и одновременно излечивая ее рану.

— Ты первая, — попросил он, и Марина, вновь обернувшись птицей, полетела наружу.