Королевская кровь 5

   В один из суматошных дней до встречи с Мартином поступил пациент – отрада на фоне бесконечных аварийных и переломанных. Всего-то плановая язва желудка. Направили его к нам почему-то из другой больницы, и главврач лично просил Эльсена взять его на операцию – мол, родственник какого-то уважаемого человека. Эльсен плевался и витиевато ругался – ни одного мата, все высколитературно, но так обидно, что мы заслушивались, главврач чуть не плакал, но в результате настоял на своем, пообещав внеплановый отпуск и расширение штата.

   И операция прошла спокойно и быстро, и пациент был тих и вежлив, и родственники к нему приходили опрятные, спокойные, как с картинки. Я периодически видела их на обходах. Пациента выписали через три дня – виталистические процедуры сделали свое дело. А наутро после его выписки Эльсен, что-то пыхтя себе под нос, буркнул:

   - Рудлог, зайдите ко мне в кабинет.

   Я обожала его за это «Рудлог».

   В кабинете стояла корзина цветов, какие-то пакеты, коробки.

   - Вот, - проворчал старый хирург, - надарили. За вшивую язву, а благодарности, как будто я ему прямую кишку на денежный автомат заменил. А это вам, - он сунул мне в руки объемистую коробку конфет с прозрачными стенками, - очень просил передать.

   И он снова грозно засопел – я схватила коробку и предпочла ретироваться.

   Нужно бы было отдать конфеты на проверку Тандаджи. Но я не удержалась – открыла, потянулась за конфетой с орешком – и нащупала в глубине коробки что-то плоское и твердое.

   Вытащила на поверхность и тут же закрыла коробку – от камер. И пошла с ней в кладовку.

   Это был телефон. Вбит был туда один номер. И в памяти – одно сообщение.

   «Нам же не нужны лишние уши? Первый кусочек свободы для тебя».

   Я не удержалась – прыснула. Сунула телефон в карман и пошла дальше работать.

   Конфеты, кстати, оказались божественными.

   12 января, понедельник, Бермонт

   Очень мокрая молодая медведица стояла в пруду, опустив морду в воду – наружу торчали круглые уши и часть лба. Она старалась не двигаться, и только изредка вздрагивала от нетерпения. Ну где же, где же они? Подняла голову, помотала ею и снова сунула нос в пруд. Насторожилась, замерла – и прыгнула вперед на манер лягушки, загребая передними лапами и шлепая ими по воде, скакнула раз, другой, клацая челюстями, развернулась, загоняя косяк – у берега забились несколько серебристых тел – и уже почти красуясь подцепила зубами здоровенную форель, сжала когтями, порыкивая, и вгрызлась в брюшко, выедая сытную икру. Ревела, урчала от удовольствия так, что у охранников, стоящих у внутреннего входа в замок, потекли слюни. Они бы тоже хотели выбраться куда-нибудь в лес, в предгорья, и там поискать лакомство в быстрых незамерзающих реках.

   Ее величество Полина-Иоанна изволили ловить рыбу. А его величество Демьян в человеческом обличье сидел на берегу, скрестив ноги, молчал и наблюдал. Сидел он в окружении полутора десятка берманских малышей, восторженно повизгивавших и азартно болеющих за рыбачащую королеву. Им только предстояло познать упоение охоты и осознанное нахождение во втором облике.

   Детский сад на выпасе. Что делать, если именно дети приучили Полину к нему? Именно в их компании она перестала убегать, завидев его не в шкуре. Принюхивалась осторожно и очень удивленно и моргала с негодованием: как так, нет меха, нет лап, а пахнешь как мой большой медведь? Иногда еще пригибалась, когда он слишком резко двигался или повышал голос, и отчаянно, испуганно тявкала. И с радостью кидалась к нему, когда он оборачивался, фырчала, вынюхивала, подставляла холку. Хорошо с тобой, большой медведь, давай играть. Или спать. Или поймай мне рыбу!

   Полина снова плюхнула лапами по воде, дети взвизгнули, а Демьян стер с лица холодные брызги. Лосося сюда регулярно подвозили и выпускали, иначе с аппетитами супруги тут скоро остались бы одни лягушки. Вот и сейчас – уже наелась, а жадничает. Морда в крови и икре, а дальше прыгает за толстой форелью. Играется.

   Поля, зажав в пасти очередную бьющуюся добычу, вальяжно вышла на берег, отряхнулась, подозрительно посмотрела на затаивших дыхание детей и вдруг потрусила к одному мальчишке лет четырех, стала тыкать ему в лицо рыбиной. Ешь, мол, медвежонок.

   Сидящая неподалеку в группе женщин мать ребенка вскинулась, ахнула.

   - Оставайтесь на месте, - рявкнул Демьян, не оборачиваясь.

   Сзади раздались сдавленные всхлипы и утешающий голос леди Редьялы.

   Дитя верещало, смеялось и отбивалось, пачкаясь в слизи и крови, и Полина, рыкнув от недогадливости младой поросли, сунула рыбину еще какой-то девочке, еще одной. Посопела, помотала головой от досады и села на мохнатую задницу, расстроенно взвревывая. В какой-то момент вгляд черных звериных глаз остановился на Демьяне – и он отчетливо увидел, как напряженно работает в большой голове ее мысль, как осторожность борется с материнским инстинктом.

   «Я помогу, - сказал он мысленно, очень внятно. – Накормлю их. Давай. Покажу».

   Она с опаской склонила голову.

   «Иди сюда, Поля. Накормлю детей. Медвежата хотят есть».

   В ее реве ясно слышалось недоверие.

   «Вкусная рыба. Хорошая охотница. Дай. Накормлю».