Полковник снова тосковал и не хотел настроением своим ранить Люджину. Нужно было побыть в одиночестве и привести мысли в порядок.
Но в кабинете метания только усилились – и он украдкой, ругая себя, открыл ящик стола – и достал старую, выцветшую в красные и желтые цвета фотографию. Ирина, в легком платье и широкополой шляпе, на отдыхе в приморском имении Рудлогов, Лазаревом. Сидит на пляжном покрывале,изящно поджав ноги. Молодая, хохочущая, с небольшим животиком – она беременна младшей, Каролинкой. Шляпа немного сбилась – потому что сзади мать обнимает маленькая Полина, и королева чуть повернула к ней голову, и они с дочерью смотрят друг на друга. Поле лет шесть,и распахнутый в детской улыбке большoй рот сияет дыркой вместо переднėго зуба, и волосы заплетены в куцые косички,и сама она в каком-то матросском костюмчике и шапочке. Позади виднеются фигуры старших принцесс и Святослава – кажется, в руках у него катушка с леской от воздушного змея.
От фотографии веяло летом и счастьем. Крепкой семьей веяло. В которой ему не было места.
Игорь уронил голову на руки и затих, переживая знакомое, пусть редко возвращающееся теперь отчаяние.
Οн долго не помнил ту ночь, в которую и была зачата Полина. Воспоминания стали прорываться только перед самым переворотом, а до этого он с ума сходил от повторяющихся снов.
Стук каблучков и хлопнувшая дверь. байизйа Собственное изумление. Черные глаза, обычно светлые, как лед. Ударившее в голову желание. Женщина, впивающаяся в его губы до боли. Выгибающаяся на нем, шепчущая «ты сегодня нужен мне». И утреннее пробуждение в комнате за қабинетом, с больной головой и провалом в памяти.
Может,так и просидел бы полковник в кабинете до утра, если бы в терпковато-болезненные волны памяти не вторгся сладкий, щекочущий ноздри, сытный запах. Настойчивый аромат свежей, вкусной выпечки, который невозможно не вдыхать и не наслаждаться им. Игорь помотал головой, стряхивая тягостную головную боль, посмотрел на фотографию, улыбнулся солнечной, раззявившей рот Полине и бережно положил снимок обратно в ящик. И пошел на кухню.
Там творилось возмутительное: пoвариха сидела за столом и бездельничала, а капитан Дробжек, в простом домашнем платье, закатав рукава до локтя, надев белую косынку и обвязав вокруг талии передник, лепила пирожки и выкладывала их на огромный противень. Рядом стояла плетеная корзина, устеленная накрахмаленной салфеткой, до половины уже заполненная горячей готовой выпечкой. Ее было так много, что можно было все Управление накормить, а не одного тоскующего полковника и одну беременную северянку.
- Пробуйте, Игорь Иванович, - предложила Люджина и продолжила споро выкладывать пирожки на противень. Стрелковский уселся за стол – повариха уже вскочила и понятливо ушла с кухни, и дверь прикрыла. И теперь он молча наблюдал за северянкой. И ел сладкую ватрушку с творогом. Необычайно вкусную.
Теста было очень много, Люджина лепила и лепила – пока он не насторожился, потом не обозвал себя дураком и не понял, что это ее способ справиться с нервами.
- Очень вкусно, - похвалил он. Нужно же было с чего-то начинать. Капитан покосилась на него, слабо улыбнулась и с утроенным рвением стала рвать тесто.
Прошло еще несколько минут тревожного молчания.
- Полина - моя дочь, - озвучил он очевидное.
- Я догадалась, шеф, – отозвалась Дробжек спокойно. – По обмолвкам. По вашему отношению. Ну, и вы очень похожи.
- Я любил ее мать, Люджина.
Кусок теста шлепнулся на стол,и северянка ожесточенно начала выкатывать из него длинный валик.
- Вы и сейчас ее любите, Игорь Иванович, – ровно и даже немного сочувственно проговорила она, разрезая валик и начиная сплетать из трех полос что-то похожее на косичку.
- Да, - признал он и сжал зубы от страха – а как сейчас снимет передник и уйдет?
- В этом нет вашей вины, – косичка, уже нарезанная и смазанная вареньем, перекочевала на противень и капитан легко подняла его – тяжеленный - и сунула в духовку. – Просто примите это. Реальность такова, что это чувство всегда будет с вами.
- Она погибла из-за моиx ошибок, Люджина.
Боги знают, зачем он продолжал выталкивать это из себя. Зачем? Проверить на прочность? Или не желал больше, чтобы между ними стояла эта тайна?
- Вы могли ее спасти? - Дробжек не поворачивалась. Включила воду и сурово, жестко терла губкой огромную кастрюлю, в которой заводила тесто.
- Да, - признал он. - Если бы был внимательнее. Осторожнее. Ответственнее. Настойчивее.
- Но сėйчас уже ничего не исправить. И это вас убивает, – подсказала северянка тихо. И выключила воду. И наконец-то пoвернулась, стянула с коротких волос платок и потерла им глаза.
Игорь молчал, разглядывая ее – раскрасневшуюся, немного сердитую.