Королевская лилия

– Наш дом разбомбили, но подвал целым остался. Думали, отсидимся. Но потом пришли каратели. И началось! Я всего не видела, конечно, но разговоры все равно ведь слушала. Ужас, что творили! Вешали и старых и малых. Соседей наших, евреев, расстреляли прямо перед домом. Всю семью: мужа с женой, деда с бабкой и четверых детишек. Самого маленького, грудничка, застрелили прямо у матери на груди. А потом снимали с мертвых вещи, обувь. Звери, одним словом! Наши на левом берегу стояли насмерть до самого января сорок третьего. Вот фашисты и лютовали. Злились, что не могут дальше пойти. Среди карателей были русские. Ну как, русские? Говорили по-нашему, ну а откуда взялись, неизвестно. Не могут же эти нелюди на нашей земле родиться! Среди карателей была одна женщина. В черной форме ходила. То ли Магдой, то ли Мартой звали. Она среди них была самой жестокой. Не просто убивала, а измывалась. Детей на глазах матерей мучила. Сначала в ногу выстрелит, потом в другую. Потом в руку. А женщинам любила в живот стрелять. Мы от нее прятались, как могли. Но однажды она и до нас добралась.

Баба Маша не справилась с собой и тихо заплакала, закрыв лицо. Алексей молчал, не успокаивая. Чем тут можно успокоить? Наконец бабушка кое-как собралась и, вытершись фартуком, продолжила:

– Эта фашистка с собой все время девочку водила. Дочку. По возрасту – ровесницу Макарки или чуть старше. Худенькая была, сразу не поймешь. Ты, Алешенька, такое и в страшном сне представить не сможешь. Мамаша людей мучает и убивает, а девочка на это смотрит и семечки грызет. В тот год хороший подсолнечник вызрел, вот она и щелкала, как белка. Мы тогда втроем остались в том подвале. Отца нашего на фронт не брали из-за ноги. Он хромал с рождения. Ну а когда немцы на Воронеж наступали, он в ополчение записался. Ушел и не вернулся. Уже после войны его останки нашли на Чижовском плацдарме, который люди «долиной смерти» прозвали.

– Я ничего об этом не слышал, – признался Алексей.

– Мало кто слышал. Я ж говорю, про воронежские бои ничего почти не писали. Чижовский плацдарм, он вроде Невского пятачка. О нем-то ты слышал?

– Слышал, – испытывая жгучий стыд, выдавил Округин.

– Еще в сентябре наши отвоевали у немцев кусочек правого берега в южной части города. Отвоевать отвоевали, но надо было еще удержать! Однако удержали. До самого освобождения так с Чижовки и не ушли. С него потом и наступление начали. Там до сих пор останки находят. Уже пятнадцать тысяч нашли, а сколько еще осталось, неизвестно. Нашего папку по канифоли опознали. Он в кармане коробочку с канифолью для смычка держал. Коробочка жестяная, с ней ничего не сталось. Так мы о нем и узнали.

Округин слушал, боясь вставить слово. То, что он услышал, стало для него потрясением. Почему он никогда не расспрашивал деда о войне и о том, что случилось с их семьей? Теперь деда не стало, и спросить не у кого. Он вообще мог ничего не узнать! Если бы не рисунок.

– Когда каратели пришли к нам, мама услыхала и успела нас затолкать в щель под плитой. Там поперек подвала лежала упавшая от взрыва плита каменная. Мы тощие были. Залезли туда и затаились. Фашисты нас не заметили, а мы видели все. Как они маму бить стали, как кулон этот вывалился из порванного ворота, как дочка этой гадины подошла и стала кулон с маминой шеи дергать. У нее не получалось, так она ногой в ботинке маме на лицо наступила, уперлась и тянет. Мама наша голову подняла, и фашистка, мамаша девочки, стукнула ее прикладом. Кулон девочка сорвала и своим показывать стала. Вот, мол, какая вещь. Каратели засмеялись, все перерыли и пошли. А уже на выходе фашистка обернулась и маме в голову выстрелила.

Алексей молчал, не в силах что-то сказать. Баба Маша вытирала под очками глаза, но слезы все равно бежали ручьем.

– А как звали девочку?

– Я не знаю. Помню только, когда люди видели ее, идущей по улице, разбегались кто куда и кричали: «Исчадье ада! Исчадье ада идет! Прячьтесь!»

Баба Маша уже изнемогла от слез.

– Все, Алешенька, не могу. Прости меня, но сил моих больше нет об этом кошмаре вспоминать. У меня и так всю жизнь перед глазами та картина стоит.

– Это ты меня прости, баба Маша, за глупость мою. Ты меня жди. Слышишь, баб Маш? И болеть не вздумай! Если что, я тебе и лекарств, и лучших врачей прямо на дом привезу!

– Да что ты, Алексейка! Какие болезни! Мне картошку копать не перекопать. А там капусту солить! У меня и времени-то нет!

– Вот и славно! Главное, дождись меня, и все будет хорошо!

– Теперь уж точно дождусь, Алексеюшка.

– Ответь мне только еще на один вопрос. Не было ли у этого кулона какой-нибудь особенности? Что-нибудь, отличающее его от других таких же?

– Я его много раз в руках держала, когда сидела у мамы на коленях. Выучила так, что… Нет, ничего особенного… Ни сколов, ни вмятин, ни надписей… Ты ведь это имеешь в виду?

– Да.

– Ну разве что… один камень, тот, что посредине, был не белым, а желтым.

– Спасибо тебе, баб Маш.