Королевский двор Франции в эпоху Возрождения

Как мы отмечали выше, традиция изучения французского двора складывалась вокруг его институциональной и церемониальной истории, и до 1789 г. во многом находилась в руках придворных историографов и юристов. Во время череды революций и быстрой смены социальнополитических режимов конца XVIII — первой половины XIX в. королевский двор, по словам Н.А. Хачатурян, «рассматривался как консервативный и скандальный институт, сугубо элитарный по своему составу, уступающий по своей значимости другим политическим учреждениям», прежде всего представительского начала[42]. Историки романтического, а позже и позитивистского направления, в противопоставление трудам предыдущих времен, писали об истории цивилизации во Франции, истории народа, государственных учреждениях, финансовых, административных институтах

[43]. В то же время во время Реставрации и при иных монархических режимах активизировалась археографическая работа, и многих исследователей увлекла идея издания исторических источников эпохи Средневековья и Старого порядка. В число приоритетов, в том числе в силу многочисленности, попала и монархическая корреспонденция XVI столетия: таким образом, уже в XIX веке были подготовлены и изданы многотомные собрания писем и корреспонденции Маргариты Наваррской, Франциска II, уже упомянутых Екатерины Медичи и Генриха IV, отдельные сборники писем и документов Франциска I и других монархов[44].

Одной из первых книг о дворе стало произведение историка и экономиста Пьера-Луи Редере (1754–1835) «Значение системы двора при Франциске

I», изданное незадолго до его кончины, в 1833 г. Он впервые использовал термин «система» применительно к куриальному институту, попытавшись представить его как совокупность взаимосвязанных и взаимозависимых элементов институционального и социального порядка. Его заслугой, таким образом, является примененный системный подход, который впервые представил двор не просто одним из учреждений монархической Франции, а важным звеном в системе публичного управления государством. Отдельные гипотезы П.-Л. Редере, казавшиеся последующим историкам умозрительными и не заслуживающими внимания, подтверждаются современными изысканиями (о чем скажем отдельно в Главе I)[45].

Впрочем, у П.-Л. Редере не оказалось последователей, в том числе потому, что его книга шла вразрез с основными приоритетами французской исторической школы. Последующие историки, XIX и первой половины XX вв., обращались к истории двора лишь в контексте биографических исследований, главным образом, монархов или видных государственных деятелей, либо упоминали его в числе прочих субъектов политической или социально-экономической активности, в частности, имея в виду время Религиозных войн XVI в.[46]. С началом господства Школы Анналов во французской историографии, в 1930-е гг., тема двора перестала считаться приоритетной и по умолчанию перешла в категорию третьестепенных исследований[47]. На волне моды на проблемные, глобальные по целеполаганию и масштабам темы социально-экономической направленности, в духе Ф. Броделя, двор и его история зачастую представлялись как серия скабрезных анекдотов[48]

.

Вместе с тем анналисты открыли новые методы исследования, историю социального и историю ментальностей. Именно в этом ключе выдержана работа Марка Блока «Короли-чудотворцы» (1924), посвященная исследованию сакральности королевской власти во Франции, равно как книга Люсьена Февра «Вокруг Гептамерона. Любовь священная, любовь мирская» (1944), в которой он исследовал образ мыслей королевы Наваррской и ее окружения[49]. В любом случае, их исследования были подхвачены во многих странах, превратив школу Анналов в международное историческое направление, и одновременно подготовили почву для положительного восприятия во Франции идей немецкого социолога Норберта Элиаса.

Появление в 1969 г. на немецком языке, а затем и переведенной на французский язык в 1974 г. книги «Придворное общество», знаменовало собой историографический поворот в истории двора[50]. По словам современного историка Тибо Трету, Н. Элиас осуществил настоящую «легитимизацию двора как объекта исторического исследования», став «отцом-основателем» куриальных исследований», поставив их в ряд иных актуальных и «продвинутых» тем, в рамках своей цивилизационной теории. «Придворное общество» очень скоро стало восприниматься как непререкаемый классический труд, а историческая социология начала претендовать на особое место среди исторических наук, провозгласив себя «новой историей»[51].