Королевство слепых

– Вам нравится то, чем вы занимаетесь?

– Конечно.

Но вопрос его удивил. По большому счету он никогда об этом не думал.

Нравилась ли ему его работа? Он определенно стоял над трупами, преследовал убийц все эти годы не ради денег или славы. Тогда ради чего? Неужели его работа нравилась ему?

Бовуар достал из сумки ордер и положил на стол.

Мадам Огилви не дала себе труда посмотреть на бумагу.

– Я тоже провела кое-какие разыскания. В ответ на ваш вчерашний вопрос: у нас клиентов по фамилии Киндерот теперь нет. Но они были. Теперь оба умерли. Пять лет назад и в прошлом году. Они были стариками и с подорванным здоровьем.

– Их финансами занимался Энтони Баумгартнер?

– Нет, с ними работал другой советник, и, откровенно говоря, денег у них было кот наплакал; когда разделили между наследниками, почти ничего не осталось. Хотя, насколько я понимаю, завещание выглядело довольно странно.

Бовуар почувствовал какую-то дрожь, возникшую с этой неожиданной находкой.

– В чем? – Его голос ничуть не выдал волнения.

– Точно подробности я не помню, но, кажется, они оставили гораздо больше, чем имели. Мы, конечно, поговорили с советником: почему они считали, что их собственность – целое состояние, но он и сам пребывал в недоумении. Мы провели собственное расследование, и с нашими счетами никаких ошибок не обнаружилось.

– Вы не знаете, не упоминался ли каким-то образом в связи с ними аристократический титул?

Он спросил так, словно его вопрос был совершенно естественным. И приготовился услышать в ответ насмешку.

Но она не смеялась. Она посмотрела на него с искренним удивлением:

– Откуда вы об этом знаете? Титул и в самом деле упоминался. Мы думали, они страдают старческой деменцией или каким-то коллективным заблуждением. Месье Киндерот работал водителем такси, а мадам Киндерот воспитывала детей. Они владели очень скромным домом в Ист-Энде и получали небольшие пенсии. И тем не менее в завещании они оставляли миллионы и титул.

– Барон?

– Да, барон и баронесса. Они именно так себя и называли.

Бовуар почувствовал, что сердце у него забилось чаще; его чувства обострились, как и всегда, когда он брал след. Или даже упирался носом в то, что искал.

Но его голос ничуть не изменился. Его собственная дубовая облицовка, его маска, остававшаяся на месте.

– У вас есть адрес их детей?

– Я так и думала, что вы спросите. У них две дочери, обе живут в Торонто. Обе замужем. Но какое это может иметь отношение к смерти Тони Баумгартнера? Я уже говорила – они не были его клиентами.

Она положила руку на тоненькую папочку.

– К сожалению, не могу вам сказать.

Он увидел вспышку раздражения, мгновенно подавленного. Перед ним сидел человек, не привыкший слышать «нет». И к тому же явно делавший хорошие деньги на информации. Ничего удивительного. Невежда не имел шансов оказаться в таком кабинете.

А ты не был бы действующим главой отдела по расследованию убийств Квебекской полиции, если бы раздавал информацию направо и налево.

Он протянул руку, и она дала ему папку.

– Merci. Родственников в Квебеке у них нет?

– Мне это неизвестно.

Он кивнул. Они по правительственным базам данных искали Баумгартнеров и Киндеротов. К счастью, обе фамилии были редкими.

Хотя нескольких Баумгартнеров им удалось найти, возможно дальних родственников или просто однофамильцев (сейчас велась проверка), других Киндеротов в Квебеке не обнаружилось.

Голова Жана Ги работала быстро, усваивала новость о еще одном странном завещании, оставлявшем наследникам, как он подозревал, все то же, что и завещание баронессы Баумгартнер. Нужно будет провести проверку. Сведения о Киндеротах, вероятно, теперь есть в открытом доступе.

– Спасибо. – Он подержал папку в руке, прежде чем сунуть ее в сумку. – Но главная причина, почему я здесь, – это те несколько вопросов о Тони Баумгартнере, которые я хочу вам задать.

– Я так и думала, – сказала она и подалась вперед. – Чем я могу вам помочь?

– Что он собой представлял?

– Блестящий аналитик. Он понимал…

– Мы к этому вернемся через минуту. Сначала я бы хотел узнать, что он представлял собой как личность.

Методика Бовуара ничуть не была похожа на то, как работал Гамаш. Шеф хотел помалкивать. Слушать. Ему было нужно, чтобы люди в его присутствии расслаблялись. Чтобы они раскрывались, забыв о том, что их допрашивают. Гамаш использовал молчание. И спокойствие. И одобрительные улыбки.

И хотя Бовуар видел все выгоды и результаты такого метода, сам он предпочитал раздражать собеседника. Выбивать его из равновесия, чтобы он взорвался.

Он задавал кучу вопросов. Прерывал ответы. Давал допрашиваемому понять, кто здесь первая скрипка. И все время усиливал давление.

– Как личность? – переспросила Бернис Огилви.

– Ну, вы понимаете… Человеческое существо. Не инвестиция.

Жан Ги увидел, как она зарделась.

– Понимаю. Он был мил…

– Ну, вы могли бы сказать точнее. Он вам нравился?

– Нравился ли он мне?

– Я говорю о чувстве, – сказал он. – Что вы чувствовали по отношению к Энтони Баумгартнеру.

– Он был милый…

– Милыми бывают щенки. Каким он был? Что вы чувствовали по отношению к нему?

– Он мне нравился! – рявкнула она. – Очень.

– Очень?