Королевство слепых

Напарник присоединился к ней у окна. Сэндвич чуть не выпадал из его тощей руки.

Он на мгновение позволил себе представить аромат блинчиков и бекона в субботнее утро.

Потом снова запер его. В той своей комнате, которая еще у него оставалась. Он заполз туда, свернулся калачиком и закрыл глаза. Сел за материнский стол. Чтобы есть блинчики с беконом и кленовым сиропом. Всегда.

Она смотрела на наркоманов, и транссексуалов, и шлюх, которые собрались там. Они ждали Амелию. Для чего?

Они хотели только одного. Он хотел только одного. Чтобы боль ушла.

– Этот Дэвид не хочет, чтобы его нашли, – сказала Амелия.

И она знала: у Дэвида имелись для этого все основания. Если они искали карфентанил, то и другие станут его искать. И он не будет носить его в кармане. Ему придется развернуть сеть.

– Типа фабрики, – сказала она вслух, хотя и знала, что все еще говорит сама с собой. – Верно я говорю? Ему ведь нужно раздозировать, упаковать, приготовить для улицы. Тысячи и тысячи. Для этого требуется место. И время. Он знает, когда чума попадет на улицы, тут настоящий ад начнется. Война между копами, толпой, байкерами. Каждое говно в радиусе тысячи миль поплетется в Монреаль в поисках дозы. В поисках Дэвида. Верно?

Сэндвич Марка мягко шлепнулся на пол. Но он остался стоять. Как спящая стоя корова. Не понимающая, что ее привели на скотобойню.

– Значит, ему придется продавать столько, сколько сможет, и как можно скорее, а потом исчезнуть, – сказала Амелия. – Вот почему он еще не дал знать о себе. Дэвид не хочет продавать, пока не будет готов продать все. Он затаился где-то в подвале. На какой-то наркофабрике.

Этот Дэвид пометил ее. Чтобы предупредить. Решил, что она новенькая, наркоманка, наводящая справки.

Может быть, Амелия и не знала, кто такой Дэвид, но уж он-то явно понятия не имел, кто такая она. И на что способна.

Глава тридцатая

Когда Жан Ги приехал к Изабель Лакост, старший суперинтендант Гамаш уже находился там.

Бовуар присоединился к ним в кухне.

Они посмотрели друг на друга, а потом одновременно произнесли:

– Расскажи мне, что тебе известно.

– Давай, Жан Ги, ты первый, – сказал Гамаш, улыбаясь зятю и естественным образом принимая бразды правления в свои руки.

Тот вкратце рассказал им о своей встрече с Бернис Огилви. И мыслях, которые посетили его, пока он ехал к Изабель.

– Так ты думаешь… Баумгартнер, возможно, и не знал ничего? – спросила Лакост. – Кто-то мог красть деньги клиентов… прикрываясь его именем?

– И Баумгартнера убили, потому что он обнаружил эту схему, – сказал Бовуар. – Ищи, где деньги. Одно из первых правил сыщика.

Он посмотрел на старшего суперинтенданта. Они провели бо́льшую часть стажировки в качестве агентов, наблюдая, как Гамаш нарушает не закон, а так называемые правила расследования убийств. И Бовуар с Лакост знали: именно поэтому их отдел имел почти стопроцентную раскрываемость.

«Убийцы не читают учебников по криминалистике, – говорил он им. – И хотя деньги играют важную роль, существуют и другие виды ценностей. И бедность. Нравственное и эмоциональное банкротство. Так же как изнасилование имеет не только сексуальные мотивы, так и убийство – оно редко мотивируется деньгами, даже когда деньги играют роль в этом преступлении. Убийство – власть. И страх. И месть. И ярость. Это чувство, а не банковский счет. Да, конечно, ищите деньги. Но я могу вам гарантировать: когда вы их найдете, они будут пахнуть какими-нибудь разложившимися эмоциями».

– Продолжай, – велел Гамаш Бовуару.

– Убийство Баумгартнера в таком случае получает мотивацию, – сказал Бовуар. – Тот, кто воровал у клиентов, рисковал не только своей репутацией, он мог получить реальный тюремный срок, если бы Баумгартнер сообщил о его проделках.

– Убивая Баумгартнера, он сохранял и деньги, и свободу, – добавила Лакост. – Вполне обоснованный мотив, согласна.

– А теперь, – сказал Гамаш, – разложи эту логику на части. Что в ней есть порочного?

Бовуара ничуть не задел этот вызов; напротив, подобные упражнения были одним из его любимых занятий. Он очень умело находил порочность в логических построениях даже собственных теорий. К тому же вовсе не претендовал на авторство этой теории, в которую, как сказала бы мадам Огилви, ничего не инвестировал. Просто эта гипотеза его заинтересовала.

– Допустим, – кивнул Бовуар. – Если он не крал у своих клиентов, то что отчеты делали в кабинете Баумгартнера?

– Он только-только обнаружил, что происходит, – сказала Лакост, беря на себя, к удовольствию Бовуара, роль адвоката дьявола. – Ему, потрясенному и рассерженному, требовалось какое-то время, чтобы изучить их и стопроцентно удостовериться в том, что они собой представляют, прежде чем обвинять кого-нибудь.

– Но как он из этих бумаг мог понять, кто этим занимается? На них одно только его имя.

– Он умный человек, – сказала Лакост. – Он знает «Тейлор энд Огилви» и вполне мог сообразить, чьих рук это дело.

Аргумент был слабый, они это признавали. Дело, которое дьявол в суде проиграл бы. Но аргумент вполне допустимый.

– И кто бы это мог быть? – спросил Гамаш.