Королевство стужи и звездного света

Утрата, нескончаемое горе стали для ткачихи толчком для создания удивительной ткани. Источником творческой… нет, не радости. Я даже не знала, как назвать такое ощущение. Я не могла отнять у нее этот источник, даже если бы она сама меня попросила.

– А серебряная нить – как называется она? – спросила Элайна.

Ткачиха вновь остановила станок. В воздухе еще дрожали разноцветные нити.

– Я зову ее Надеждой, – ответила ткачиха, больше не пытаясь улыбаться.

У меня сдавило горло. Глаза жгло так, что я поспешила вернуться к удивительной шпалере.

– Нить я создала потом, когда научилась ткать Пустоту.

Я безотрывно смотрела на черную ткань. Казалось, я заглядываю на самое дно преисподней. Потом я перевела взгляд на переливчатую, живую серебряную нить. Она тянулась сквозь Пустоту, и та не могла поглотить ни ее света, ни красок.

То, что случилось с мужем ткачихи, могло случиться со мной. С Ризом. Мы стояли на краю.

Но Риз вернулся с войны, а ее муж – нет. Мы продолжали жить, тогда как история их пары оборвалась. Будь у них дети, они сгладили бы остроту утраты. А так ей остались лишь воспоминания да что-то из его вещей.

Мне повезло. Немыслимо повезло. И я еще смела сетовать на необходимость выбирать подарок для истинной пары! Миг его недолгой смерти был самым ужасным в моей жизни и таковым, наверное, останется. Но тот миг уже позади. Всю осень меня терзали мысли: «А если бы тогда…» Их было очень много – мыслей о мгновениях, когда мы с Ризом висели на волосок от гибели.

И завтрашний праздник, возможность отметить его вместе, живыми…

Черная бездна, разверзшаяся передо мной, дерзкое сопротивление Надежды, светящей сквозь черноту… Я поняла, что́ хочу подарить Ризу.

Муж ткачихи не вернулся с войны. Мой вернулся.

– Фейра, – окликнула меня Элайна.

Я не услышала ее шагов. На какое-то время исчезли все звуки.

Очнувшись, я обнаружила, что магазин опустел. Я подошла к ткачихе, вновь прекратившей работу. На сей раз ее отвлекло мое имя.

Ее глаза слегка округлились.

– Я никогда вас не видела, госпожа верховная правительница, – произнесла она, наклоняя голову.

Эти слова я пропустила мимо ушей. Я словно заново увидела ткацкий станок, наполовину готовую шпалеру и все, развешанное по стенам.

– Как? – спросила я. – Как ты продолжаешь работать, невзирая на утрату?

У меня дрогнул голос. Ткачиха этого не заметила или не показала виду.

– Я должна это делать, – ответила она, глядя на меня и больше не пытаясь улыбаться.

Простые слова ударили бичом.

– Я должна создавать новые вещи, – продолжала ткачиха. – Иначе получится, что мы с ним прожили впустую. Если не работать, горе и отчаяние обступят меня со всех сторон, я слягу и уже не встану. Я должна работать, ибо по-другому мне это не выразить.

Ее рука прижалась к сердцу. У меня снова защипало глаза.

– Да, это тяжело, – вновь заговорила ткачиха, глядя только на меня. – Это больно. Но если бы я прекратила работать, если бы станок умолк и челнок остановился… – Она повернулась к шпалере. – Тогда Надежда перестала бы светить в Пустоте.

У меня задрожали губы. Женщина крепко стиснула мою руку теплыми мозолистыми пальцами.

Мне было нечего ей ответить. Для происходившего в душе я не находила слов.

– Я хочу купить эту шпалеру, – только и смогла выговорить я.

Шпалера была подарком мне самой. Ткачиха пообещала, что еще до вечера покупку доставят в городской дом.

Мы с Элайной продолжили путешествие по магазинам, после чего я оставила сестру во Дворце рукоделия и драгоценностей и перебросилась в бывшую галерею Пиланы.

Мне отчаянно хотелось выплеснуть на холст все, что я увидела и прочувствовала в магазине ткачихи. На живопись я отвела часа три.

Иногда картины получались быстро, стоило лишь прикоснуться кистью к холсту. Бывали сюжеты, которые я вначале набрасывала карандашом на бумаге, подбирая размер холста и палитру красок.

Сегодня я выплескивала на холст все горе, переполнявшее рассказ ткачихи. Я переводила в краски ее утрату и то, что копилось во мне. На холсте восставало кровоточащее прошлое, и каждый мазок приносил благословенное облегчение.

Неудивительно, что я забыла о времени и перестала обращать внимание на окружающий мир.

Скрипнула дверь, и я вскочила со стула. Вошла Рессина с ведром и шваброй в зеленых руках. Спрятать картины и принадлежности для живописи я, естественно, не успела.

Рессина лишь деликатно улыбнулась, остановившись возле двери.

– Я догадывалась, что это вы. Несколько дней назад увидела свет сквозь щели и почему-то подумала о вас.

У меня гулко колотилось сердце. Лицо полыхало, как кузнечный горн.

– Прости за самовольное вторжение, – произнесла я, натянуто улыбнувшись.

Фэйри подошла ко мне. Даже с ведром и шваброй в руках, она двигалась изящно.

– Вам незачем извиняться. Я всего лишь хотела прибраться здесь.

Рессина опустила ведро на пол и с легким стуком прислонила швабру к пустой белой стене.

– Зачем? – спросила я, кладя кисть на палитру.

Рессина уперла руки в узкие бока и оглядела полуразрушенное помещение. Деликатно не задержалась взглядом на моих картинах. А возможно, они не вызвали у нее интереса.