Королевы из захолустья

После любительской труппы она подписала контракт на 50 франков в месяц в театре Ажен, где играла во всех пьесах, которые там ставились. Играла, разумеется, совсем не первые роли: негритенка в «Хижине дяди Тома», юнгу в «Гайде». Пела и в музыкальных спектаклях, но пока еще в хоре. Зато направо и налево сражала мужские сердца. Ее светлые волосы, грациозные движения и соблазнительная пышность действовали неотразимо. Одна светская дама даже пожаловалась на Гортензию директору театра.

Проработав в Бордо два года, Гортензия собрала чемодан и отправилась искать счастья в Париж. Она получила немало отказов в самых разных «модных заведениях», пока не встретила Бертелье, который пообещал, что займется ею и непременно устроит. Бертелье не обманул: сначала, влюбившись без памяти, он сделал Гортензию любовницей, а потом привел к своему патрону.

Надо сказать, что театр «Буфф-Паризьен» к этому времени успел переехать в более просторное помещение поближе к Бульварам, и как только Гортензия появилась на сцене, публика в нее влюбилась. Успех принес прекрасной певице множество поклонников, и она не была сурова к тем из них, кто ей понравился. Но когда ее познакомили с герцогом Людовиком де Грамон-Кадеруссом, она отнеслась к нему с особым вниманием, и Бертелье, к его большому огорчению, пришлось навсегда покинуть спальню подружки.

Герцог де Грамон-Кадерусс был законодателем Парижа, прожигающего жизнь, его некоронованным королем. Высокого роста, худой – даже слишком, его подтачивала чахотка, – рыжий, с белой кожей и горящими пятнами на скулах, он необыкновенно элегантно одевался, диктовал законы Жокейскому клубу и всем заведениям, где веселились и развлекались, начиная от Английского и Парижского кафе до небольших кафе в менее шикарных кварталах. Все знали герцога де Грамона, все им восхищались, и Гортензия на этот раз не стала исключением. Связь с герцогом подарила ей сыночка, которым она никогда не занималась, светский лоск, элегантность и недурное образование.

Через несколько месяцев после рождения сына герцог, все острее чувствуя ухудшение здоровья, совершил характерную для легочников того времени фатальную ошибку: отправился лечиться в Египет, веря, что солнце его излечит. На деле солнце его убило, и довольно быстро. В 1865 году он вернулся в Париж умирать. Ему исполнилось тридцать два года.

Пока герцог лечился в Египте, Гортензия, перебравшись вместе со всей труппой в Пале-Рояль, рассорилась с директором, который отказал ей в прибавке жалованья. Подобных отказов она не терпела: во-первых, потому что знала себе цену, во-вторых, потому что была не так умна, как казалась. Услышав отказ, прелестная Гортензия приняла умопомрачительное решение: она возвращается в Бордо к матери! И певица стала собирать чемоданы.

Благодарение богу, в 1864 году женщине собрать вещи было не так-то просто, а уж хорошенькой тем более. Представьте, сколько нужно картонок и коробок, чтобы упаковать шляпы, зонты, шали, ботинки, кринолины, накидки и длинные пышные платья! На сборы понадобилось время, и певицу успели застать Оффенбах и либреттист Людовик Галеви. Они примчались, чтобы отговорить Гортензию.

Нелегкое, прямо скажем, предприятие! Началось оно с того, что дверь им не открывали. Молодые люди стучали, звонили, кричали, подняли на ноги всех соседей, но мадемуазель Шнейдер безмолвствовала. Между тем соседи были уверены, что мадемуазель еще не уехала. Тогда они стали кричать и стучать еще громче, и наконец из-за двери послышался голос:

– Кто здесь?

Молодые люди с облегчением вздохнули и откликнулись:

– Это я, Оффенбах!

– Это я, Галеви!

Композитор поспешил добавить:

– Мы принесли вам роль… Удивительную! Потрясающую! – и нечаянно прибавил: – Вам будет аплодировать весь Пале-Рояль!

А ведь Гортензия насмерть поссорилась с директором Пале-Рояля, господином Плункетом! Дверь распахнулась, и на пороге возникла античная фурия с яростно сверкающими глазами. Фурия, бранясь, со страстью, достойной Корнеля, объявила, что ноги ее не будет в «проклятом театре»! Она уезжает в Бордо, вещи сложены, мебель продана!

В самом деле, в комнате громоздилась груда свертков и картонок. Но поскольку дверь открылась, композитор и либреттист не замедлили войти. Если уж Оффенбах что-то задумал, то никакой переезд ему не помеха. К тому же он убедился, что рояль пока еще стоит на месте.

Герцогиня Герольштейнская

Пока Гортензия переводила дыхание и набирала в грудь воздуха, Галеви, воспользовавшись паузой, торопился рассказать сюжет только что написанной оперетты: Древняя Греция… Парис похищает Елену… Гортензия будет очаровательна, неподражаема, несравненна!.. Елена белокурая! А какие костюмы! Один другого лучше!

Галеви мог говорить, что угодно, но Гортензия не желала быть неподражаемой на сцене Плункета. Не желала, и все!

Оффенбах тем временем подсел к роялю, заиграл и стал напевать с ужасным акцентом свою чудесную музыку:

– Сгажи мне, Венера…