Корона скифа (сборник)

В один из вечеров кляевские анархисты явились в ресторан «Славянский базар», с милиционерскими повязками на рукавах и реквизировали всю дневную выручку, как они заявили, — в пользу народа. Кроме того, взяли на кухне двух огромных копченых осетров, корзину лицензионного вина, а из зала прихватили с собой статую Чехова. Ресторан закрылся, хозяин был разорен.

И до чего дошло? Каждый себе армию создает. В еврейской слободке по ночам в черных твердых шляпах, в черных пальто, с красными повязками на рукавах, вышагивают молодые евреи с подбритыми тонкими усиками. У каждого в кармане — наган, у кого нет нагана, у того — пест или гирька на цепочке. Патруль. Самооборона. Евреи в карауле! Кошмар! Армянская сотня. А есть еще тюркско-татарский отряд, идут в чалмах, с кинжалами, палками. Ни хрена себе — полиция!..

Гадалов призвал всех богачей брать пример со Второва. Он прислал из Москвы своим подчиненным тайную инструкцию, как действовать. В его пассаже была объявлена распродажа всех товаров по самой дешевой цене, но не за деньги, а за золото. Приказчики проверяли его кислотой и взвешивали на малюсеньких весах. В течение недели были распроданы почти все товары громадного магазина. И главный приказчик с набитым золотом тугим кожаным мешком спустился в подвал, отпер там дверь в подземный ход и ушел в неизвестном направлении. Больше этого приказчика никто никогда в Томске не видел. А поземный ход был сразу же завален камнями и глиной работниками пассажа. Теперь это — почти пустое здание и там уж невозможно что-либо реквизировать в пользу народа.

— Ну, посмотрим, посмотрим, — сказал Иван Васильевич Смирнов, — не станет же новое правительство рубить сук, на котором сидит? Куда оно без нашего брата, купца? Но надо нам пойти навстречу новой жизни. Как? Сейчас стали возвращаться в Томск политссыльные из нарымской ссылки. Здесь их встречают, как героев. Устраивают для них концерты и приемы. А это все карбонарии! Большевики там, эсеры, меньшевики и черт их там еще разберет! Главное в чем? Разве нам надо, чтобы они тут у нас оседали, в городе? Да нет, если мы не совсем дураки. Они тоже небось по своей Европе соскучились. Давайте соберем хорошую сумму, пойдем в их комитет. Вот вам денежки. Езжайте в свои Петербурги, Тамбовы или хоть в Крым, на Кавказ. Поправляйте здоровье!

— Есть примета, — сказал купец Голованов, — подавать нищим деньги — это к слезам, к несчастью. Нищим можно подавать жратву и одежду.

— Ты не прав, — улыбнулся Гадалов, — в данном случае эта примета не подходит. Слезы могут быть, — если эти бывшие ссыльные накопятся в Томске в большом количестве. Тут у нас и так кого только нет! Вот я сейчас сделаю подписной лист, давайте, все дружненько поможем страдальцам. Лишь бы из Томска быстрее умотали. Ветер им в зад!

Летние грозы

Грозы грохотали над Томском и сыпали огромные градины, убивавшие зазевавшихся цыплят во дворах. Летели ужасные шаровые молнии. Дочку вдовицы Евдокии Никитичны Маклаковой, Малашу, гроза стукнула неподалеку от Преображенского храма. Убило молодую женщину насмерть, а ребеночек, которого она несла на руках, жив остался, только ботиночек с левой ноги у него слетел да чуть-чуть пяточку дитятку обожгло.

Вдова Евдокия Никитична теперь каждый день свечки в этом храме ставит, хоть и неблизко живет. Ведь это, может, знамение Божье? Мальчик-то сураз был, неизвестно от кого Малаша его прижила. Вот, мол, бабушка воспитывай внука!

Ну, стала ходить Евдокия Никитична молиться в Преображенский храм. Там и батюшка такой благолепный, хотя и молодой, но мудрый. Он по поводу молоньи целую проповедь сказал. Дескать десница Божья знает, куда метит. Между прочим, сам-то батюшка нынче летом громоотвод на куполе, на самом кресте, установил. Потому, что он еще и грамотный человек. И опять проповедь сказал: Бог не против науки, он против всякого бесовства.

Все больше прихожан стало в Преображенский храм ходить, батюшку Златомрежева слушать. И голосом, и волосом приятен, и обходителен, всем взял.

Однажды вышла Евдокия Никитична из храма, вся после моления размякшая, благостная, глядь — возле церковной ограды на старой армейской шинели ее бывший приемный муж лежит, Федор Салов. Рядом с ним крест на крест два костыля лежат, а левая нога у него по самое колено отсутствует. Тут же на траве — у Федьки картуз вверх дном перевернутый, и в том картузе пятаки и рубли лежат. Впрочем, рублей-то всего два, а пятаков много.

— Федюшка! Да как же это? Ты на психу в арестантское отделение как дизентир был определен! А ноженька-то, что же такое с ней случилось? Неужто психи отломили?

— Молчи, дура-баба! Не видишь, что ли, перед тобой фронтовик заслуженный находится? — вскричал сердито Федька. — Вон же на груди кресты георгиевского кавалера! Так подай увечному воину Христа ради!

— Феденька! Может, домой пойдем? Ты же видишь, на руках у меня твой внучек! Его Петей зовут. Знамение было, его тоже в ноженьку, как тебя, молоньей ударило!