Корона скифа (сборник)

— Как? Я все та же? Ничего не изменилось в моем лице? Или же каждому сразу теперь заметно, какая я стала? Подруги будут презирать меня. Или нет? А может, никто ничего не знает, мне только мерещится это? И так некстати полиция почему-то забрала мадам Ронне. Посоветоваться не с кем. Сказали, будто мадам Ронне хранила запрещенную литературу.

Верочка пыталась узнать о судьбе своей опекунши, но в полиции ей велели вернуться в пансион. Сказали, дескать, все, что надо, сообщат директрисе.

Директрису тайно вызывал в полицию Роман Станиславович. Он пояснил, что воспитанница пансиона Верочка Оленева требует к себе особенно бережного отношения. У нее, как известно, погиб отец, нет матери. Недавно выяснилось, что француженка, мадам Сесилия Ронне, опекавшая Верочку, отъявленная негодяйка. Эта Ронне втайне развратничала, была связана с бунтовщиками и бандитами, она, несомненно, оказала дурное влияние на девочку.

Госпожа Фризель сказала полицмейстеру, что, да, она заметила угнетенное состояние Верочки, которая прежде всегда была весела. И до нее дошло, что у Верочки было некое странное свидание в гостинице с каким-то художником.

— Я уж не знаю, не окажет ли Верочка теперь плохое влияние на других воспитанниц пансиона? — заключила Фризель.

— Художника мы уже арестовали! — сообщил полицмейстер, — но девочке лучше не напоминать об этом случае. Это все дурное влияние француженки. Но теперь оно будет исключено.

Я к вам подошлю очень известного петербургского специалиста по болезням души, монтевистку Полину. Бог не дал ей женского счастья, ее наружность отталкивает, она урод с детства, но изумительно умеет внушать людям умиротворение и покой. Она может сделать так, что Верочка забудет все плохое, что с ней было, и будет помнить только все хорошее. Это будет прекрасно! Неправда ли? И покой, и порядок вашего замечательного пансиона останется прежним.

— Что вы говорите, Роман Станиславович, неужто бывают такие способности внушения?

— Полина приедет к вам, и вы во всем убедитесь сами, дорогая Фелиция Вениаминовна.

На другой день госпожа Фризель приняла у себя горбунью. Директриса удивилась глубине огромных глаз уродки. Соболиные брови карлицы подчеркивали живость прекрасных глаз. Если бы не горбы и не преждевременные сединки в черных прядях, и не землистый цвет лица!

Горбунья была одета по самой последней моде, и духи ее были тончайшими, изысканными. Украшений было немного, но брильянтовые серьги и изумительной работы колье придавали ей особенный шарм. По всему было видно, что это птица высокого полета. Да, недаром же жила она в полицмейстерском доме!

Фелиция Вениаминовна спросила:

— Как же лучше познакомить вас с Верочкой? Как представить? Сказать ли ей, что вы практикуете как лекарь или же не говорить это? Кто знает, как девочка отреагирует? Она сейчас так напряжена.

Монтевистка была немногословна:

— Просто отведите меня к ней, остальное — моя забота.

Верочка в это время сидела в своей комнатушке на венском стуле возле окна и читала. Книга называлась длинно и многозначительно: «Как жить в Москве. Карманная книжка для приезжающих в Москву, стариков, старушек, невест и женихов, молодых и устарелых девушек, щеголей, вертопрахов, волокит, игроков и прочая, или Иносказательные для них наставления и советы».

Книжка эта отыскалась в гимназической библиотеке. Она была старая, зачитанная Верочка взяла ее потому, что теперь ей было так одиноко! Недавно она отправила письмо своей тетушке в Москву. Эту тетку она никогда не видела.

Но нельзя же ей быть на свете одной! Она написала и об аресте своей гувернантки, и кратко, в самых общих чертах о случае в гостинице. Она просила всего-то совета. Но воображение уже рисовало ей, как тетушка, двоюродная сестра отца, забирает ее в Москву. Что будет потом, было скрыто туманом. Но за этим туманом все же брезжило что-то доброе, приятное.

В дверь постучали, вошла директриса с горбуньей и сказала Верочке:

— Эта дама хочет поговорить с вами, пожалуйста, предложите ей стул!

Директриса ушла, а Верочка застыла в изумлении.

Горбунья сама взяла стул и стала глядеть не мигая на Верочку. Она как бы впитывала в себя всю неопытность и смятенность этого юного существа. «Она прекрасна» — думала Полина, — такой бы могла быть я, если бы не несчастье. Но вот ее крылышки опалила беда. И теперь мне предстоит заморочить ей голову, чтобы ее обидчики ушли от расплаты. Чтобы она навсегда забыла о них. Навсегда? Пожалуй, только на время. Я не всесильна. Туман рассеется и…»

Полине вдруг стало жалко девочку. Может, взять да и помочь этой гимназистке разоблачить этих наглецов? Ведь это она может! Может. Но делать этого не станет. Что же в этом случае останется ей, самой? Последние годы ее ускользающей молодости? Даже не молодости уже, а просто… этому даже определения не найдешь. Она не знала счастья, она пользовалась каким-то жалким подобием. Но и это отринуть? Нет, на это у нее не хватит сил.