Корона скифа (сборник)

Дамы и господа прогуливались, говор звучал, как тысячи родников. Но гром барабанов и пение меди всех позвало в зрительную залу, где манили особенным изгибом своим обитые бархатом кресла.

И появился на сцене солидный, благообразный Тецков, который впервые в жизни надел фрак, пошитый специально для этого торжества. На ногах его, более привычных к сапогам, сверкали лакированные ботинки.

Дмитрий Иванович поправил на груди золотую цепь. Он огласил решение думы о присвоении губернатору звания почетного гражданина Томска. И Герман Густавович тотчас встал рядом с ним, а Тецков на вытянутых руках показал всем атласную ленту, которую и надел затем на Германа Густавовича.

Амуры на лепных потолках трубили в свои малые трубы, пожарники дудели в свои большие трубы. Обрамлявшие сцену гирлянды цветов благоухали. Герман Густавович очаровательно улыбался, в зале были слышны женские вздохи и возгласы:

— Прелесть!

— Умница!

— Душка!

Граф Разумовский, негромко, но четко произнес:

— Забить еловую шишку, выпустить крови лишку, а нос выкинуть на мороз…

На него оглянулись, но шикнуть не посмели, а то еще и не такое услышишь!

Олимпий Павлов вынес большой свиток со своими поздравительными стихами. Закончив чтение, передал свиток Герману Густавовичу. Занавес закрылся. Губернатор сошел в зал, сел в первом ряду рядом с супругой.

Когда занавес открылся вновь, на сцене стоял хор гимназисток. Светлые голоса поплыли в зал. В первом ряду хора пела Верочка Оленева. Она не узнала господина губернатора, может, тому виной были отблески калильных фонарей.

Она вообще забыла о том, что случилось с ней в гостинице. И про саму гостиницу забыла. Она была спокойна. В гимназии уже вновь начались занятия, мысли были только об этом. О подругах.

Встретила она однажды возле гимназии Мишу Зацкого. Он показался ей странным, глаза его блуждали, на губах была улыбка. И говорил он о том, что погибает. И она вдруг поняла, что он пьян. Ей стало противно и страшно. Она убежала. Ну что ж, при первой встрече она не могла понять его. Теперь ясно, что и думать о нем не стоит. О мальчиках ей вообще думать рано.

А праздник продолжался. Гости перешли в столовую, звучали тосты, погасили свет, и тогда брызнул в зале фейерверк и забил винный фонтан. Дамы и господа подбегали к фонтану и подставляли бокалы.

Пригласили всех в танцевальный зал. Сначала шли медленные танцы. Духовой оркестр исполнил матрадур, а уж потом — кадриль.

Темп танцев нарастал. Объявили новинку сезона под названием «Немецкие выверты». Для затравки выскочили специальные танцоры в узких брючках и блестящих жилетах и пошли выписывать кренделя ногами. К ним присоединилась молодежь.

Но вот грянули гармошки и барабаны — и в круг вылетели танцоры в русских костюмах и резво, лихо сплясали «Барыню», что было встречено овацией. Знай, мол, наших!

В перерыве между танцами пел хор арестантов, и играл на скрипке пан Зигмунд Савицкий, бывший капельмейстер самого князя Радзивилла.

Разъезжались поздно. И тут случился великий конфуз. Две лошади Шершпинского оказались без хвостов, и были окрашены в зеленый цвет, а форейтор валялся без чувств возле кареты. Прекрасные рысаки господина губернатора стояли без хвостов и ушей, обритые наголо и дрожали. Куда-то вообще исчез кучер, а полицейские у подъезда были вдребезги пьяны.

Замечательная пара гнедых мистера Вильяма Кроули была мастерски расписана черными полосами так, что из двух гнедых получились две натуральные зебры. Даже буланый жеребец графа Разумовского не был пощажен. Буланому остригли хвост и в зад наглым образом воткнули пышный букет живых цветов.

Дмитрий Иванович Тецков и вовсе не мог найти своей каурой пары. Карета стояла там, где он ее и оставил, возле подъезда, внутри была огромная куча еще дымившегося дерьма, видно, не менее пяти человек постарались. Возница сидел не на облучке, где ему полагалось, а внутри кареты и лыка вязать не мог.

— Полиция! — вскричал Дмитрий Иванович. — Есть тут трезвый полицейский, или же все перепились?

Тотчас же подбежал к нему молоденький полицейский.

— Где мои лошади? — грозно спросил Тецков.

— Так что, ваше степенство, их коркодил загрыз!

— Опять крокодил! Весь город болтает! С ума все посходили? А ну дыхни!

Полицейский дыхнул, он был трезвым.

— Ты мне чепуху не пори, ты скажи, если что видел.

— Видел, коркодил на них бросился, они побежали, он за ними, а я за ним. Возле развалин он их догнал, разорвал в клочки!

— Ну, брат, кто только тебя в полицию принял? Веди, показывай. — Дмитрий Иванович взял у лакея ручной керосиновый фонарь. Шел светил, а что фонарь, если в двух шагах ничего не видно?

Но, действительно, неподалеку от собора была лужа крови на первом снегу, и валялась лошадиная голова, глаз ее с ужасом глядел на Тецкова. От второй лошади ничего не осталось. Волосы у Дмитрия Ивановича встали дыбом. Он повернул обратно, бормоча на ходу:

— Да какой же крокодил, твою бабушку в ребро! Откуда? Да ведь он замерз бы, африканская все же скотина! И вообще…