Корона скифа (сборник)

— Ну, о чем говорят сии стихи? — вопросил граф Разумовский. — Сие означает, что не всякая Ева для всякого Адама создана. Так-то вот бывает, когда зарятся на красивых женщин! Короче сказать: руби дерево по себе! Иначе не будет толка!

— Буду рубить! — еле слышным шепотом отвечал упрямый Асинкрит.

Как только он смог вставать с лежанки и ковылять по дому, заявился он в алхимическую комнату Давыдова и потребовал:

— Сведите мне с лица волос, чтобы я был, как все люди!

— Но я таких опытов никогда не ставил, даже не представляю, как это сделать, это же особая статья! — попробовал его отговорить Дмитрий Павлович. Все было напрасно!

— В счет оплаты за проживание. Сведете мне волос — и живите здесь хоть сто лет бесплатно!

— Да вы упрямец! — усмехнулся Давыдов, — такое упорство похвально, если бы вы нашли ему иное применение!

— Поймите же, Дмитрий Павлович, это вопрос жизни и смерти!

Давыдов и сам был человеком эмоциональным, он тоже увлекался не раз какой-либо идеей, когда казалось, что, кроме этой цели, уже никакой другой в жизни и быть не может.

Поэтому Дмитрий Павлович пообещал безутешному влюбленному подумать о способе сведения волос.

Горин стал приходить к нему каждое утро и каждый вечер, спрашивая:

— Ну что?

И однажды Давыдов сказал:

— Я прочитал все, что по этому вопросу написано и в старых манускриптах, и в новых журналах. Сведений нашлось не так уж и много. За успех не могу поручиться, но попробовать можно.

Дмитрий Павлович Давыдов сварил густой настой из красного вина и толченых скорлупок кедровых и грецких орехов.

В назначенный день голову Асинкрита обмотали полотенцами, густо смазанными колдовским варевом. Не видно было ни щек, ни глаз.

Асинкрит полулежал в плетеном кресле-качалке, а Давыдов воздействовал на него излучением двух огромных магнитов.

Печь протопилась, но вьюшка была не закрыта, и в ней кто-то страшно подвывал.

В конце сеанса целитель хотел снять повязку, но Асинкрит замотал головой. Он прогнусавил сквозь тряпки, что будет спать с повязкой, чтобы целебная мазь лучше подействовала.

Утром Асинкрит снял повязку и, волнуясь и дрожа, подошел к зеркалу. Волосы были на лице, на своем месте, они только приобрели темно-коричневый цвет с синеватым оттенком. Теперь Асинкрит выглядел просто ужасно!

Асинкрит Горин дико взвыл и побежал к редактору «Золотого руна», дабы вылить желчь свою и тоску. Но Давыдова не оказалось дома.

Как раненый зверь, метался Асинкрит по всем закоулкам большого дома, выл и стонал.

Граф Разумовский как мог успокаивал его:

— Не сотвори себе кумира! Это не я говорю, это заповедь пророка Моисея. А ты сотворил и стенаешь теперь. И опять же, в Библии сказано: «Недостоин, развязать ремень у сапог его». Ты хочешь, чтобы Савла превратили в Павла! [12] Подумал бы ты и о том, что псу живому лучше, нежели мертвому льву. Это тоже Библия изрекает!

— Мало бы, что она там изрекает! Это Дмитрий Павлович неправильно составил рецепт!

— На Священное писание пенять негоже, это всегда себе дороже.

Асинкрит замотал головой, выбежал на крыльцо, там стал ждать Давыдова.

Через какое-то время встревоженный граф Разумовский вышел за ним:

— Ты, Асинкрит, не дитя малое после простуды великой, ты вновь остужаешься. Весенняя погода обманчива.

Давыдов пришел поздно, он был не в духе, на все претензии Асинкрита, ответил кратко:

— Дорогой мой, я же не обещал вам обязательный успех.

Волосатый дворянин поднялся к себе наверх, и долго было слышно, как в мезонине скрипели половицы.

Утром весь дом потряс отчаянный вопль. Казалось, убивают кого-то. Проснулся Разумовский, проснулся и Давыдов, прибежали люди из дворни Разумовского. Кое-как разобрались, что крики доносятся из мезонина. Собрались туда идти, как вдруг по лесенке скатился человек. Его никто не знал, но он был в халате Асинкрита.

— Ах, ты разбойник! Говори, что же ты сделал с несчастным дворянином и хозяином сего дома, Гориным? Говори, не то распотрошу тебя, как курицу!

— Я ничего с ним не сделал! Это не я сделал, это вот он, Дмитрий Павлович, сделал! — заговорил вдруг незнакомец голосом Асинкрита.

— Что такое? Ты еще и голоса подделываешь? — громогласно заорал граф Разумовский! Да я тебя — на виселицу!

— Да это же я, Асинкрит! — заныл незнакомец плачущим голосом. — Он меня уничтожил! У меня все волосы выпали! Все! Понимаете? И на лице и на голове! Я же был кудрявым, а теперь — что?

Давыдов уже понял, что незнакомец — это и есть сам Асинкрит. Это было ужасно. Лишившись растительности на лице и на голове, он совершенно преобразился. Лицо его оказалось заостренным, как у лисички, голова была вытянута тыковкой. Без волос на лице он смотрелся как паяц с лубочной картинки.

— М-да-а! — протянул граф Разумовский, — воистину — шел в комнату, попал в другую!

— Все пропало, все! — стонал Асинкрит Горин, — как я теперь Верочке на глаза покажусь?

— Но она ведь вас и в прежнем вашем облике не жаловала! — заметил Давыдов, — и кто знает, может, ваш новый облик ей придется по душе?

— Да, по душе! Мне теперь самому на себя смотреть противно.