Корона жигана

– Сам удивляюсь, – честно признался Степан. – Вот чуял нутром, не стоит туда идти! Остановился на углу, а тут ко мне шкет подбегает и говорит: дяденька, там Чека засела. Дал я ему гривенник, а сам решил поближе посмотреть. К дому подхожу, а там двое у подъезда стоят и кожанками поскрипывают. Тут один повернулся и говорит: «Ваши документы?» Ну, я ему в живот и пальнул. Побежал и оборачиваться не стал, а только слышу топот за спиной. Стреляли в меня. да вот видишь, все как-то мимо. А то сейчас не разговаривал бы с тобой.

– Как же легавые узнали о хате?

– А хрен его знает! – в сердцах воскликнул Степан. – Такая малина была надежная. Запалил нас морячок!

– Задавила бы этого питерского собственными руками! – яростно воскликнула мадам Трегубова, стиснув кулаки.

– Задавила? – с издевкой передразнил Степан. – Может, кто-то другой перед ним передком размахивал? Ладно, ладно… Не дуйся! Так я, сдуру… Пошел я к себе, думал, отлежусь немного, а там все вверх дном перевернуто. Ждали меня легавые, – с ненавистью протянул он. – Весь пол окурками закидали. Славо богу, не дождались…

– Тут Егорка Грош приходил, говорил, что в Барашевском переулке малину накрыли. Окружили дом со всех сторон и велели сдаваться. Так жиганы отстреливаться начали, вот их всех и порешили. А потом побросали тела на подводу и повезли куда-то.

– Ясное дело, что не хоронить, – едко усмехнулся Степан. – Свалят где-нибудь за Ходынским полем в овраг да присыпят. Вот тебе и все погребение.

У мадам Трегубовой исчезли три «лярвы», а это была самая неприятная примета грядущих перемен. Причем к своему уходу они подготовились обстоятельно, втихомолку собрав все свои вещички, не позабыв ни старых трусов, ни носовых платков. Уехали в то самое время, когда она была занята делами по самое горло. Следовало что-то предпринять, иначе другие «девушки» перестанут ее уважать и разбегутся.

Елизавета Михайловна вспомнила собственную воровскую карьеру, когда была совсем юной, и грозная хозяйка заведения приказывала называть себя не иначе, как «матушка» А самых строптивых и вовсе таскала за волосы и запирала в подпол. Нынче девки изменились, теперь им подавай клиента непременно денежного, да чтобы внешностью был не обижен. А под стариков кому прикажешь ложиться, уж не ей ли самой?

На окраине Москвы, близ Большой Якиманки, у Елизаветы Михайловны был куплен небольшой домик, о котором не знал никто. В темном углу подвала, прикрытый рваными рогожами, лежал скромный потертый саквояж, в котором были упрятаны редкостные ювелирные изделия. На многих из них стояло царское клеймо. Если уж слишком припрет, можно оставить Хитровку и, прихватив саквояж, отправиться в Варшаву к деду. Авось не выставит старый хрыч, пригреет на первое время.

– Да, это они умеют, – согласилась Трегубова. – Долго не разговаривают. Вчера сцапали, а сегодня в газете читаешь, что к стенке поставили. Как ты думаешь, сколько нашим-то осталось?

Степан налил себе браги, взял пирожок, тот, что порумянее, и, полоснув по бабе взглядом, призадумался – а нужно ли откровенничать? А потом, отринув последние сомнения (баба проверенная, своя), заговорил:

– У Кирьяна осталось дня три, не больше. Не спрашивай, откуда знаю… Потом его переведут на Лубянку. Там у Дзержинского кабинет, лично хочет его допросить. А дальше известно что… шлепнут где-нибудь в подвале, и дело с концом. А знаешь, кто у них расстреливает?

– Кто? – севшим голосом спросила мадам Трегубова.

– Бывшая проститутка… Говорят, ей лет девятнадцать, не более! Может, это твоя воспитанница, а, Елизавета Михайловна? Уж она-то тебе припомнит все обиды! Уж она-то для тебя пулю отольет! – ухмыльнулся Степан.

Мадам Трегубова побледнела.

– Упаси господи, – невольно вырвалось у нее. – У тебя как, все готово?

– Да. Как говорится, мир не без добрых людей. Ты вот что, Елизавета, сделай – испеки каравай. – Он взял пирожок, покрутил его в руках и откусил. – Да чтобы был не такой горелый, как твой пирожок.

– Не переживай, – уверила Елизавета Михайловна, – сделаю все в лучшем виде.

– Как там Дарья-то? – спросил Степан. – Переживает?

– Да какой там! – отмахнулась мадам Трегубова. – Видела ее вчера с каким-то кавалером. Жмутся друг к дружке, шепчутся. Как заметила меня, так сделала вид, что не узнала. Отшатнулась от своего полюбовника и проходными дворами пошла. Но меня-то не проведешь! Я ее догнала и посоветовала повременить, так ведь она и слушать не хочет. Фыркнула так и говорит: на то я и молодая, чтобы развлекаться. Зарвалась девка!

– Как Кирьян выйдет, он ее убьет, – задумчиво протянул Степан.

– Сначала ведь выйти надо, а у темниц стены о-го-го какие толстые!

– Ладно, я пойду, мне где-то голову надо приклонить.

– А чего тебе скитаться-то? – неожиданно обиделась хозяйка. – Все-таки мы не чужие, а если ты винца желаешь, так я достану. Оно у меня отменное.

Степан доел пирожок, рыгнул и, поднявшись, сказал:

– Старое мясо у тебя, Елизавета Михайловна, а мне бы бабенку поядренее да посвежее, – и, не прощаясь, вышел.