Короткая память

Первые три месяца нефтеснабовские бухгалтеры хватались за голову: владельцы транспорта, опасаясь, что завтра эксперимент отменят, снова запрут от них горючее, не заливали бензином разве что водосточные трубы. Но уже на четвертый месяц, убедившись, что ворота нефтебаз на засов, как ни странно, от них не замыкаются, хозяева пятитонок угомонились и стали брать бензин только в дело, то есть по потребности. К концу года удивленные бухгалтеры подсчитали, что расход незапертого воронежского бензина получился значительно меньшим, чем в соседних областях, где вовсю еще действовали строгие фонды.

Чуда здесь никакого не произошло: прежде хозяйственник из богатой организации забирал в декабре с базы тонны ненужного ему бензина, глядел не в бак своей машины, а в фондовую бумажку, знал, что, если он сегодня откажется от лишнего горючего, завтра ему и нелишнее срежут. Теперь же, когда фонды были отменены, хозяйственник брал лишь столько, сколько ему действительно надо. Перестали хватать бензин про запас, перестали обмениваться им на черном рынке: я тебе — бензин, а ты мне — бульдозер. И ловчить, химичить, создавать на базе неучтенные излишки, чтобы сбыть их потом по дешевке голодному потребителю, тоже, надо полагать, стало незачем. Ради чего, ради каких таких прелестей пойдет потребитель к вору Мизавцеву, когда можно спокойно и свободно заправиться у государственной колонки?

Словом, начатый эксперимент явно заслуживал самого пристального, самого тщательного, глубокого изучения и, может быть, постепенного дальнейшего его распространения.

Однако прошло несколько лет, и все вернулось на круги своя. Опять — повсюду строгие фондовые замки, горючее распределяется только по карточкам.

Я обращался к специалистам, ответственным товарищам и задавал им детские вопросы:

— Но ведь, прежде чем похоронить эксперимент, результаты его, наверное, где-то все-таки обсуждались? Анализировались?

— Нет, — отвечали мне специалисты, — не обсуждались и не анализировались.

— Ну хорошо, — настаивал я, — но какой-то официальный документ об отмене эксперимента все-таки, наверное, был, мотивы такой отмены приводились? Ведь не просто так возник он, а по решению правительства?

— Нет, — отвечали мне, — никакого официального документа не было, и никакие мотивы не приводились. Эксперимент заглох, отмер сам по себе.

Но такого ведь не бывает, чтобы сам по себе. Ведь должны же были существовать, вероятно, какие-то причины, основания, чтобы от нового, по всей видимости, полезного и выгодного отказаться, а старое, явно невыгодное, воскресить и возродить? Какая-то логика должна была наблюдаться?

А как же, были, конечно, причины. И своя логика тоже, разумеется, действовала.

Для практического распространения новой системы снабжения требовалась перестройка в самом широком смысле. Перестройка методов планирования, перестройка экономическая и юридическая, перестройка психологическая, отказ от тех способов и привычек, на которых целые поколения снабженцев зубы съели. А иначе, без такой широкой перестройки, ввести новую систему снабжения горючим, оставив все вокруг по-прежнему, без изменения, означало бы повторить ходивший в ту пору веселый анекдот: одно автохозяйство города в порядке эксперимента перешло на левостороннее движение.

Однако время для такой перестройки тогда еще не подоспело. Стране, обществу предстояло еще до нее дожить.

Сегодня система снабжения, и в том числе снабжения горючим, кардинальным образом совершенствуется. Не знаю, возродится ли опять эксперимент тех лет, или будут найдены иные, сегодняшние формы и методы. Твердо знаю другое: речь идет не только об успехах экономики, речь идет о спасении живых людей. На кого она станет работать, новая система снабжения: по-прежнему на вора Мизавцева или все-таки на неравнодушного и совестливого хозяйствонника Шангареева? Вопрос стоит круто: отобьем или не отобьем мы руки у таких, как Шангареев?

Погасим или сохраним мы у них желание работать? А может, возьмут и плюнут на все, угомонятся, не захотят пропадать в тюрьме?

В письме своем жена Шангареева дальше мне писала: «Муж хотел все по-хорошему, а вышел преступником. Ой, как каюсь, что когда-то он стал коммунистом. Ведь только по партийной части его поставили руководителем, и он не имел права отказаться. Если буду жить, пока вырастут сын и дочь и их дети, не допущу, чтобы стали они партийными. Пусть будут простыми людьми и живут тихо и спокойно...»

Вас не пугают эти слова? Отчаянье написавшей их женщины? Мне ее письмо по ночам снится.

* * *

Анатолию Борисовичу Жигаеву повезло: его судьбой захотели заняться прокурор города Москвы и члены Московского городского суда. Шангарееву повезло куда меньше.