Коррида

Дверь отворилась, и на пороге появились четверо мужчин со шпагами. Наверное, они не ожидали встретить такого противника: они в нерешительности остановились и переглянулись. Пардальян, видя замешательство вошедших, насмешливо обратился к ним:

— Добрый вечер, господа! Господин де Шалабр, господин де Монсери, господин де Сен-Малин, я рад вас видеть!

— Взаимно, сударь, — вежливо ответил Сен-Малин, отвешивая поклон.

Шалабр и Монсери также в свою очередь поклонились, и шевалье ответил им тем же.

— Итак, — продолжал он, — мы еще раз хотим попытаться причинить зло шевалье де Пардальяну… Господа, если бы он не был так дорог мне, я охотно пожелал бы вам удачи.

— Вы так добры к нам, сударь, — сказал Монсери.

— По правде говоря, мы вовсе не ожидали встретить вас здесь, — добавил Шалабр.

— Сударь, вы нравитесь нам — черт нас подери, если мы знаем, почему, — однако мы пришли сюда не для того, чтобы говорить вам комплименты, — подытожил Сен-Малин.

Четвертым был не кто иной, как Бюсси-Леклерк.

Узнав Пардальяна, он остолбенел. Все это время бедняга стоял с выпученными глазами, не в силах произнести ни слова.

Шевалье сразу его заметил, но для того, чтобы вывести забияку из себя, он сделал вид, что не узнает его. Одним словом, с тремя противниками Пардальян обменялся приветствиями по всем правилам, а на четвертого не обратил никакого внимания. Однако он не терял Бюсси-Леклерка из виду и внезапно с негодованием вскричал:

— Я не верю своим глазам! Нет, это действительно Жан Леклерк! Но каким образом этот человек мог попасть в ваше общество? Фу, господа, вы меня огорчаете! Почему среди храбрецов затесался этот трус? Посмотрите на него! На его физиономии, потной от страха, до сих пор виден след от моей руки. Фу, как противно!

Эти слова произвели желаемое действие. Вне себя от стыда и от ярости, Бюсси-Леклерк, сжав зубы, бросился на врага. Остальные устремились за ним.

Противники бились молча. Слышался только звон оружия и хриплое дыхание сражающихся.

Комната была совсем маленькой, поэтому наемники больше мешали друг другу, чем помогали. Пардальян же чувствовал себя гораздо свободнее.

Фауста обратила внимание на одну деталь: шевалье по-прежнему стоял спиной к открытой двери. Ей стало ясно, что, если Пардальян захотел бы, он легко смог бы избежать схватки с четырьмя французами. Он не скрылся, следовательно, он не хотел этого.

Почему? Неужели он уверен, что справится с этими забияками?

Придя к такому выводу, Фауста почувствовала, что ею овладевает отчаяние. Она понимала: Пардальян победит. Но что же тогда будет с ней? Ведь когда шевалье расправится со своими врагами, она окажется целиком в его власти.

Тем временем четверка старалась в поте лица: наемники кололи и рубили, подпрыгивали, опрокидывали мебель, падали на паркет, тут же вставали и не переставая сыпали ужасными ругательствами.

Бесстрашный шевалье дрался спокойно. Он не продвинулся вперед, но и не отступил ни на шаг.

Казалось, Пардальян запретил себе переступать порог потайной двери. Он стоял неподвижно, двигалась только его шпага, причем с такой скоростью, будто на его месте сражался многорукий Бриарей.

И все же шевалье стала понемногу передаваться горячность его противников, и он решил, что со схваткой пора заканчивать. Тогда Пардальян перешел в атаку. Его натиск был направлен главным образом на Бюсси-Леклерка, и то, что должно было случиться, случилось: шевалье нанес разящий удар, и Бюсси-Леклерк тяжело рухнул на пол.

Нужно заметить, что все время, пока длилась эта неравная битва, Бюсси-Леклерк испытывал такой страх, что почти не мог сражаться. Поэтому, когда шевалье пронзил его, он удовлетворенно улыбнулся и выдохнул:

— Наконец-то!..

Это оказалось его последним словом.

Тогда Пардальян серьезно занялся остальными.

Сначала он обратился к ним с маленькой речью — так мирно, словно они находились в зале для фехтования:

— Господа, однажды, когда вы полагали, что я нахожусь в затруднительном положении, вы оказали мне услугу. За это я дарую вам жизнь.

Тут шевалье нахмурил брови.

— Однако я все же вынужден лишить вас свободы действия… на некоторое время.

Шевалье сделал выпад, и Сен-Малин, раненный в бедро, испустил жалобный крик.

— Один! — открыл счет Пардальян.

— Два! — проговорил он почти сразу, а Шалабр схватился за плечо.

Остался Монсери, самый молодой из всех. Шевалье опустил шпагу и тихо сказал:

— Уходите.

Монсери побагровел от негодования.

— Сударь! — воскликнул он. — Кажется, я не заслужил подобного оскорбления.

С этими словами обиженный юноша очертя голову бросился на Пардальяна.

— Это правда, — серьезно согласился шевалье, отражая удар. — Я прошу извинить меня… Три!

— Отлично, сударь! — радостно крикнул Монсери, которому Пардальян пронзил запястье. — Вы истинный дворянин. Спасибо!

С этими словами он лишился чувств. Шевалье с грустью посмотрел на четыре распростертых тела.