Корсар

Следом за ними поскакали джунгарцы, пытавшиеся пробиться через центр нашей армии. Те, кто уцелел и сумел оторваться от преследования. Посланные мною два эскадрона проредили меткой стрельбой и штыками их правый фланг — и боевой запал у джунгарцев кончился. К тому же им наверняка сообщили, что обоз захвачен нашими союзниками, и они вот-вот ударят в спину. Находясь в гуще боя, трудно правильно оценить обстановку. Если замечаешь, что враг не только спереди, но и сбоку, появляются нехорошие мысли об окружении. Они деморализуют волю к победе быстрее и легче, чем страх погибнуть в бою. Подозреваю, что это потому, что поверить в окружение легче, чем в собственную смерть. Тем более, что стало понятно, что прорвать наш строй не смогут. Китайские полки выдержали первый натиск, не успели дрогнуть и разбежаться. Арбалетчики даже неплохо отстрелялись по начавшему отступать врагу. Если бы не атака этого маленького отряда на мои эскадроны, мы бы плотно зажали их и перекололи штыками. Благодаря ему, по моим прикидкам, удалось уйти паре тысяч, включая самого джунгарского правителя, теперь уже, как догадываюсь, бывшего. Может быть, я им польстил, спаслось меньше. Это уже не важно. Среди джунгарцев наверняка много раненых, часть из которых умрет в ближайшие дни. Еще часть разбежится, потому что глупо служить у полководца, проигравшего сражение. Всего с несколькими сотнями воинов, без обоза и, как следствие, без денег, долго не повоюешь, особенно если среди твоих врагов бывшие твои подчиненные. Так что на Галдане-Бошогту можно ставить жирный крест.

Мой полк вернулся на исходную позицию, а на поле боя вышли солдаты из соседнего полка, чтобы собрать оружие и тела своих. Один из них принес мне мою стрелу, покрытую подсохшей, бурой коркой.

— Она убила смелого командира, — произнес я, не хвастаясь, а констатируя факт. — Если бы не он, полегло бы еще больше наших врагов.

— Это была баба. Ану-хатун, жена Галдана, — сообщил солдат.

Надо же! В двадцать первом веке за подобное меня бы обозвали сексистом.

25

Три дня мы стояли в долине западнее сопки. Хоронили своих убитых, зализывали раны, собирали трофеи и ждали приказ императора. Известие о победе он получил на следующее утро, но, то ли не поверив в такое быстрое и легкое окончание войны, то ли от радости забыв о нас, приказ сниматься прислал только к концу третьего дня. Все это время мы наблюдали, как со всей Степи слетаются стервятники и сбегаются хищники на пиршество. Монголы своих покойников не хоронят, оставляют на съедение падальщикам. Главное ведь — душа, а она уже подыскивает себе новое тело. Китайцы считают, что монголы лучшего и не достойны.

На второй день пути ко мне подскакал Лан Тань и порадовал:

— Тебя хочет видеть Сын Неба. Завтра утром поскачем к нему. Он едет восточнее, вместе с Центральной армией.

— Надеюсь, он не сердится на меня? — на всякий случай спросил я, потому что так и не понял, как оценили мои действия во время сражения.

С одной стороны я без приказа повел свой полк в атаку, а с другой — ускорил победу и перебил много врагов. Бе Фянг со мной не встречался и через других ничего не передавал. Наверное, и сам еще не знает, похвалить меня или наказать. Ведь его мнение должно совпасть с императорским, которое пока не ведомо никому.

— Если бы сердился, то забыл бы о тебе. Мертвых незачем помнить, — произнес Лан Тань вполне серьезно.

Надеюсь, это образец маньчжурского юмора. Китайцы шутят грубее и, чтобы ты сразу понял, что это именно шутка, обязательно улыбаются. На всякий случай я прихватил с собой денег, чтобы в тюрьме не скучно было, и приказал Энрике кое-что вшить в одежду, если мне все-таки станет скучно и решу выйти погулять без спроса.

К стоянке императора добрались часа за два до захода солнца. Его деревянный дом на колесах, покрытый тусклым красным лаком и расписанный золотом, охраняли три кольца солдат. Во внешнем кольце стояли на дистанции метра три друг от друга, в среднем — метра полтора, а во внутреннем — на расстоянии вытянутой руки. Нас обоих обшманали, забрав оружие, но так и не обнаружив спрятанное моим слугой, после чего разрешили пройти к дому, повернутому дверью на юг. Платформа была высоко над землей, а вели на нее всего три ступеньки, поэтому расстояние между ними было больше, чем я привык. Возле двери стояли еще четыре охранника, все с буфанами носорог. Вооружены короткими копьями с покрытыми черным лаком древками и кинжалами, которые висели на кожаных ремнях посередине и наводили на мысль, что ширинка не застегнута. Впрочем, ширинок пока нет не только здесь, но и в Европе.