Корсар

Неравнодушен я к женской красоте. Особенно после долгого воздержания и особенно осенью. Романы, начатые в это время года, всегда были продолжительными, хотя не всегда удачными. Только вот соглядатай мне будет помехой. Действовать собираюсь по обстановке. Может, ничего и не получится, а обвинения в измене заработаю. Царского гнева не боюсь, но лишние упреки ни к чему.

— Поезжай в полк, скажи Кольке (так наши называют моего слугу Кике), пусть нальет в три бутылки вина. Отвезешь священнику с благодарностью за молебен, — приказываю я адъютанту. — Потом найдешь меня здесь, погуляю по селу.

Когда поручик Поленов уносится на коне, грозно покрикивая на зазевавшихся прохожих, догоняю на своем опальное семейство, которое идет пешком по дощатому тротуару, по левой стороне улицы.

— День добрый честным людям! — здороваюсь я.

Артюхов смотрит на меня снизу вверх с недоверием, опасаясь издевки или позора, пока жена не толкает его кулаком в бок.

— И тебе здравствовать, боярин! — произносит он.

— Что это ты не привозишь нам ни хлеба, ни сена, ни соломы, как все? Или деньги не нужны, или обидели чем? — спрашиваю я шутливо.

— Так это… так не предлагал никто, — не сразу находит ответ Артюхов.

— Вот я и предлагаю. Давай зайдет к тебе, обсудим, — говорю я.

— Буду рад принять такого важного гостя! — искренне заявляет отец семейства.

Жена и дочь не смотрят на меня, но напряглись, как рыбак при мощной поклевке в казалось бы безрыбном месте.

Двор Артюховых со стороны улицы шириной метров сто. В высоком деревянном заборе трое ворот. На средних, главных, нарисованы золотые грифоны. К дальней стороне двор сужается метров до семидесяти. Во дворе четыре жилых дома на подклетях, три из которых с высоким нарядным крыльцом, наверное, хозяйский и погибших сыновей, а четвертый, видимо, для прислуги, поплоше. За теремами одноэтажная поварня с пристроенной в угол столовой для многолюдных пиршеств, амбар, два погреба, мыльня, баня и пара то ли кладовых, то ли каких-то других служебных помещений, а потом за сравнительно низким забором начинался хозяйственный двор с конюшней, сараем для телег, хлевом, птичником, сеновалом и высокой кучей навоза, пока что не вывезенного на поля, в которой ковырялись с сотню кур и петухов разной расцветки. Постройки соединены дощатыми переходами, защищенными двускатными крышами на столбиках. Пока все выглядело крепко, но уже чувствовалось начало упадка: там доска оторвалась, там балясины не хватает, там покосившийся столбик пора бы заменить…

Принимал меня Артюхов Иван Савельевич в горнице главного дома. Она метров пять на четыре. В красном углу висит икона Троицы, вроде бы, в золотом или позолоченном окладе. Посреди комнаты стол, накрытый длинной бардовой скатертью, по обе стороны которого по лавке, на которых лежало по четыре разноцветные подушки. В России цифра четыре в разряде нейтральных. В углу поставец с книгами и глиняными статуэтками. Я перекрестился на икону, чтобы произвести хорошее впечатление. Уверен, что мой визит запомнят до мельчайших подробностей и обсудят всем селом, хотя с семейством вроде бы никто не знается. Но ведь наверняка никто и не враждует открыто, через слуг поддерживают связь: не бедняки, могут пригодиться.

Мы сели с хозяином напротив друг друга, обговорили, чего и сколько он может продать нам.

Я предупредил, что рассчитаются с ним не сразу:

— Не от меня зависит. Пока бумаги дойдут до приказа Военных дел, пока там проверят, пока деньги привезут в полк, пройдет месяц, а то и два.

На самом деле некоторым задержкам по платежам шел уже третий месяц. Уверен, что Артюхов знает это, как и остальные жители села, и что ему важнее не деньги, а прорвать блокаду. Если царевы люди покупают у него зерно и фураж, значит, прощен, значит, и остальным можно с ним знаться.

— Понятное дело! — отмахивается он и, как бы между прочим, сообщает о своем прошлом величии: — И при мне такое было, когда целовальником служил.

Целовальник — это сейчас выборная должность в уездах, три в одном: судья, казначей и начальник местных сил правопорядка, типа шерифа. Он клялся честно исполнять свои обязанности и целовал на том крест, откуда и пошло название. То ли кресты были у всех неправильные, то ли целовали криво, но слава о честности целовальников еще та!