Кортик капитана Нелидова

– Эх… Кто ты-то такой? Вот в чём вопрос…

Ослабевшее от сытости тело матроса клонилось то вправо, то влево. Сидел он неудобно, на узеньком чурбачке – не прикорнёшь, не приляжешь и прислониться не к чему. В дурманной его голове кишели обрывки разных беспокойных мыслишек. Главная – о товарище Матсоне, который по пробуждении, потребует непременного отчёта, для представления которого матросу жизненно необходимо выяснить настоящее имя «кормильца», его фамилию и отношение к советской власти. Самая же назойливая и неприятная не мысль, но звериное, выработанное непростым военным временем чутьё благовестило о нависшей, неотвратимой опасности. Страх превыше пьяной сытости грыз его, уничтожая последние крупинки здравомыслия.

– Эх, что-то мне жарко!..

«Кормилец» поднялся. Движение его было резким, стремительным, юным и трезвым. Матрос от неожиданности отшатнулся и едва не завалился на спину. Пахнущая клопами доха глухо ухнула на пол. Матрос тупо уставился на блестящие пряжки портупеи, кобуру и украшенные затейливым орнаментом ножны. Не наваждение ли? В глазах смерклось, и матрос в растерянности дунул на угли. Те вспыхнули ало, осветив странно изменившееся лицо гостя, его опрятную одежду, особую, хорошо знакомую матросу офицерскую выправку. Такие шагают на заминированные проволочные заграждения с наганом и саблей, не выпуская изо рта недокуренной папироски.

– Ба! Да ты нарядный!.. – пробормотал матрос. – Ваше благородие, закурить не найдётся?

Его собеседник тут же достал из левого кармана галифе чеканный портсигар, ловким движением распахнул его, достал одну папироску и протянул её матросу:

– Возьми.

Матрос растерянно таращился на запачканную сажей, но тонкую, неподходящую для крестьянского труда, кисть, слегка испорченную давно зажившими шрамами. Руки! Эх, как же рук-то матрос не заметил?

– Кормилец ты мой сермяжный, твоё благородие… – пробормотал матросик, принимая сигарету.

Из правого кармана галифе гость извлёк зажигалку. Вспыхнул каплевидный светлячок оранжевого, пахнущего соляркой огонька. При ближайшем рассмотрении сердцевина светлячка оказалась белым неподвижным шаром, а края его трепетали, извиваясь и постоянно меняя форму. Вдруг что-то блеснуло, подобно молнии. Прикуренная уже матросом папироска выскочила из пальцев, и теперь он смотрел, как она истлевает на каменном полу.

Что же это было, выхлоп пулемёта или всё-таки молния? Стальное лезвие мелькнуло, отразив в своих гранях алый отблеск углей, и пропало. А растерянную голову матросика потряс громовой удар такой силы, которую возможно испытать, лишь находясь вблизи батареи крупного калибра в момент её солидарного залпа.

– Ах ты… офицерьё… – пробормотал матросик, заваливаясь на бок.

* * *

Рано утром, ещё до наступления рассвета, я услышал, как скрежещет железо – это наши тюремщики решили отпереть дверь в застенок. Мой сокамерник встрепенулся, уселся, потирая глаза грязными кулаками.

– Жрать охота. У тебя осталось две картошки. Дай одну! – таковым было его первое утреннее приветствие.

Ответить я не успел, потому что дверь в узилище распахнулась. Удар о стену, казалось, перебудит весь дом, однако некоторое время всё было тихо. Нет, это не тюремщики. Нас явился навестить кто-то иной, отважный, с неясными намерениями. Я слышал лишь поверхностное, частое дыхание Простака Простакова – бедолага перепугался. В кромешной темноте я не увидел, но скорее почувствовал стремительное, почти бесшумное движение.

– Ай, кто это! – пискнул Простак. – Изыди!

Загремело железо. Послышался глухой удар, и снова всё стихло.

– Это чекистский подсадок?

Вопрос, видимо, адресовался мне. Значит, ночной гость пребывал в уверенности, что в камере присутствует кто-то ещё кроме оглушённого им человека. По тому, как он не вошёл, но впрыгнул в камеру, подобно уходящему от преследования косому, я понял, что это точно не часовой. Да и полагающегося оружия при нём не было, а ведь стоящему на посту часовому непременно полагается винтовка с примкнутым штыком, который непременно сверкнёт хоть одной из своих граней даже в самом непроглядном мраке.

– Кто здесь?

– А вы-то кто?

Взаимные, одновременно прозвучавшие вопросы, возможно, заданные слишком громко, открытыми голосами, пробудили в недрах спящего дома тихую возню. Услышав её, пришелец, прежде чем обратиться ко мне со следующим вопросом, осторожно притворил дверь.

– Иван, это ты? – спросил он.

– Я действительно Иван, – откликнулся я. – Но тот ли я Иван, который вам нужен, – вот в чём вопрос!

– Вольноопределяющийся Русальский?

Вольноопределяющийся! Именно этим я являлся в течение всей Великой войны, вплоть до самого дезертирства.

– Я действительно Русальский! А вы?..

– Бергер.

– Юрка!..

Я кинулся к пришедшему, как кидается цепной пёс к наполненной хозяйской рукой миске.

– Тихо!.. А ты всё так же любишь обниматься. Горячий. И даже кандалы на тебе тёплые. Ещё немного – и расплавятся.

– Кандалы обещали снять. Местный начальник Чека вечером приходил. Обещал, если… Постой! У меня ещё остались две картошки. Если ты голоден…