Корвус Коракс

О-хо-хо! А маразм-то крепчает. Вечером, когда верстался номер, Минина и Пожарского сняли с постамента у Покровского собора и увезли. По официальной версии – на реставрацию. Однако источник в мэрии не исключил, что скульптуру Ивана Мартоса не просто подновят, а творчески переосмыслят в духе российско-польской дружбы. Князя Пожарского оставят, а вот гражданина Минина как более ветхого и более спорного заменят – то ли на Яна Потоцкого, то ли на Генрика Семирадского, то ли на самого Анджея Сапковского.

Глава девятнадцатая. Терпи, агент

Должно быть, я все-таки задремал, потому что проснулся от скрипа. Открыл глаза и увидел такую картину: дверцы шкафа распахнуты, а внутри на полке сидит Корвус Коракс и методично клюет зубастую матерчатую уточку, которая нам досталась от внука наркома. Своим черным делом ворон занимается не украдкой, а демонстративно, искоса посматривая на меня. Взгляд его означает: знаю, уточка несъедобна, но что делать, если злые люди не хотят меня кормить?

Пришлось подняться с койки и отобрать у ворона игрушку. К счастью, она не очень пострадала – Корвус лишь немного поклевал по шву, словно догадываясь, что там будет легко ее зашить.

– Это наглый демарш? – спросил я шепотом, боясь разбудить Фишера.

Ворон утвердительно каркнул, довольно громко. Вилли Максович заворочался на кровати и пробормотал во сне: «Шайзе!». Тут же приоткрыл один глаз и тревожно спросил у меня:

– Я сейчас что-нибудь сказал, кроме «шайзе»?

– Нет-нет, – успокоил я старика. – Одно это слово. По-немецки «дерьмо», да?

– Догадлив, деточка… – Глаз Фишера закрылся, и разведчик снова погрузился в сон.

Корвус между тем перелетел с полки шкафа на стол, со стола ко мне на плечо и клювом показал на холодильник: давай, мол, поторопись. Открыв, я обнаружил, что продовольственные трофеи с «Челси» уже немного пованивают, но для носителя годятся. Под строгим взглядом ворона я наломал в стеклянную гостиничную тарелку крабовых палочек, туда же бросил половинку яблока и треть банана. В гостиничный стакан положил ложку варенья и залил водой из-под крана. Корвус подождал, не будет ли ему чего еще, и, не дождавшись, стал питаться.

Ну хорошо, сказал себе я, для носителя пища есть, а для нас с Фишером? Кусочек колбасы и пара ломтиков сыра из запасов Акима съедобны, но их не хватит даже для легкого перекуса. И, главное, что потом? Наши финансовые перспективы выглядели туманно. В кармане у меня лежала одинокая лиловая пятисотка – и других не предвиделось. Почти все тайные заначки Вилли Максовича на вокзалах мы, похоже, исчерпали, а мою идею заглянуть в ФИАП и получить причитающийся мне аванс старик отверг еще вчера. И все-таки…

Я воровато посмотрел на Фишера. Может, я смог бы сгонять на службу, пока он спит? За полтора часа управлюсь, он и не заметит. То есть нет, конечно, потом заметит и даже будет ругаться, как только он умеет. Но когда я явлюсь с деньгами и продуктами, его ворчание будет формальным: ведь победителей не судят. Аппетит у Вилли Максовича не хуже, чем у Корвуса, и большой кулек с горячими пирожками наверняка растопит лед в сердце старого разведчика.

К тому же, подумал я, прямого запрета идти на службу не было, а была только рекомендация. Могу я ею не воспользоваться – ну, скажем, по забывчивости? Это же не приказ, верно? Тем более что я как раз хотел отправить эсэмэску Лине – узнать состояние наших отношений. Помнится, Фишер сам в целях безопасности запретил пользоваться гостиничной пневмопочтой. А значит, мой выход на улицу неизбежен. И если уж я все равно выйду и пройду пару кварталов до будки «Би-Лайма», почему бы потом не сесть в метро и не проехать пару остановок?

Так, уговаривая себя, я тихо вышел из номера и скоро уже заходил в черно-желтую будку на Зацепском Валу. «Простое или с аттачментом? Ответ будете оплачивать?» – Сиделец принял у меня пятисотрублевую купюру. Я сказал: «Простое. Буду» – и получил вместе со сдачей этикетку и бланк. Шариковой ручкой, привязанной к стойке, я вывел на этикетке адрес и индекс Лины, а на бланке написал текст. После чего свернул бумагу вдвое и отдал сидельцу. Тот отработанным жестом скатал бланк в рулончик, сунул в контейнер, этикетку шлепнул сверху и отправил серебристую капсулу в путь – на главный сортировочный пункт.

Чмок! Я читал, что среди первых трех причин, из-за которых люди отказываются заводить дома пневмопочту, второе место занимает характерный звук, с каким труба глотает и выплевывает эсэмэски. Хотя меня, например, чмоканье пневматики не злит. Если бы мой микрорайон не оказался в зоне дефектного покрытия, я бы, как Лина, подключился к сети. А так во время ссор мне приходится выяснять ее настроение по телеграфу. Или – как сейчас – с помощью уличной будки. В моей эсэмэске было всего пять слов, включая предлог: «Дорогая, мы еще в ссоре?»