Кошачьи язычки

Разговор у нас как-то увял. Клер опять отключилась, смотрит невидящим взором на окружающий пейзаж — до нее сейчас не достучишься. Наверняка погрузилась в раздумья о своем салоне, да и о чем ей еще думать? «Она живет как будто в раковине, — жаловался мне Филипп как-то вечером, изливая душу после трех бутылок вина. Можешь ее хоть в кипяток бросать — все равно не раскроется». Я тогда так обалдела, что даже не стала ее защищать.

Кроме того, я с ним только что познакомилась. Летом 87-го, в июле, кажется, я неделю гостила у них в Мюнхене, как раз стояла дикая жара. Они жили в огромной квартире напротив Английского сада. На верхнем этаже, откуда открывался вид на весь город. Собственная квартира, конечно, прекрасно обставленная, прямо картинка из глянцевого журнала, везде цветы, окно сверкает, как зеркало, даже полотенца в ванной подобраны под цвет кафеля. В первый вечер Клер организовала в мою честь вечеринку с итальянской кухней, на которую пригласила мюнхенский культурный бомонд. Все было как в кино: прекрасно выглядевшие, дорого одетые и невообразимо культурные люди в сногсшибательной квартире. В общем, те, кому бабки некуда девать. А может, художники, не знаю, или еще какие деятели искусства. И все смотрели на Клер с обожанием, так и порхали вокруг нее, так и ворковали, ну прямо голубки, глаз с нее не сводили, особенно Давид, ее босс. Они то и дело уединялись где-нибудь в другом уголке и шушукались, как две школьницы.

Я тогда безумно завидовала Клер, прежде всего потому, что в ее жизни очевидный порядок уживался с чувствами. Она устроилась, как хотела. И ко всему прочему у нее был Филипп, с которым она счастливо жила вот уже два года. Так я думала.

После вечеринки мы с ней толком и не поговорили, так, присели на минутку, и она показала мне свои свадебные фотографии, хранившиеся в альбоме с кожаным переплетом, так сказать, память на века, чтобы внуки потом не думали, что бабушка праздновала свадьбу в свинарнике. Мда,

как говорит Нора. Вот тебе и внуки…

Она тогда и в самом деле была страшно busy,[20] готовила вместе с Давидом какую-то выставку и торчала на работе до поздней ночи. Но Филипп по вечерам сидел дома. Сначала он держался со мной несколько натянуто, считал себя обязанным ухаживать за мной, хотя я вовсе не чувствовала себя одинокой, у меня имелись в Мюнхене пара-тройка знакомых, еще с поступления, да и вообще мне у них нравилось — шикарная квартира, комфорт и уют. Я нашла у Клер кассету — классика, конечно, — Скарлатти. И хотя до тех пор я терпеть не могла классику, вероятно, из-за ненависти к папаше-органисту, эту кассету я гоняла в хвост и в гриву. Часами слушала ее на полной громкости, только ее, и ничего другого. Может, мне казалось, что эта музыка меня в некотором роде возвышает, и потом, эта ее холодноватая отстраненность пришлась мне тогда как нельзя более кстати. Но благовоспитанный Филипп каждый вечер приглашал меня то на ужин, то в камерный театр, то в какой-нибудь бар. Все это время мы как будто принюхивались друг к другу, стараясь друг друга понять. Мне было с ним легко — его саркастические шутки напоминали мне моего брата Хартмута. Ведь и Хартмут мог быть таким же симпатичным. То, во что он сегодня превратился, не значит, что он и на самом деле такой.

Постепенно у нас с Филиппом сложились теплые товарищеские отношения. Как мужчина он мне нравился, но он был женат на моей лучшей подруге, и сама мысль об этом

была для меня табу. Не в пример некоторым я понимала, что можно, а чего нельзя.

В последний вечер мы остались дома. Сидели при свечах на их шикарной террасе на крыше, было довольно душно, он приготовил спагетти, мы пили вино, которое он привез из Тосканы, куда недавно они ездили с Клер. После третьей бутылки он заговорил о ней, сначала намеками, но потом разошелся и уже не мог остановиться. Я, конечно, пыталась его притормозить и довольно откровенно намекала, что их с Клер личная жизнь меня не интересует, но что я могла поделать. Я и сама, к слову сказать, прилично набралась. Так что я его выслушала и, не стану врать, испытала триумф. Потому что за прекрасным респектабельным фасадом бушевал полный хаос.

Хотя в чем, собственно, заключалась проблема, я так и не врубилась. Может быть, между ними что-то и произошло, но Филипп не вдавался в детали, в общем-то, он говорил скорее сдержанно. Но никаких сомнений не оставалось: в постели у них уже давно ничего не было, ничегошеньки. И он уже целых два года не знал, как ему быть. В сущности, он совершенно не знает Клер, говорил он, а с ее стороны чувствует только равнодушие и холод.

Я призналась ему, что называю ее Ледяной принцессой, в душе раскаиваясь, что предаю ее. Мне следовало бы защищать ее, а его призвать к терпению и пониманию, здесь я перед ней виновата, это верно. Или, может, надо было просто поговорить с ней, расспросить, что ее мучает, глядишь, я и сумела бы ей помочь, как она помогла мне когда-то после истории с Ахимом.