Кошки-мышки

— Бесполезно. Мне не уйти. Они схватят меня. Посторонним сюда нельзя, но за мной скоро придут свои. Те, кого я знал с детства. И отдадут меня на растерзание этим озверевшим, которые сейчас так орут на станции.

— А здесь есть другой выход? — деловито спросила она.

— Вообще-то, если идти по туннелю в ту сторону, можно вскоре выбраться на поверхность, — сказал он. — А еще где-то здесь недалеко протекает в коллекторе река Кровянка, но туда лучше не соваться — по слухам, там такое водится… особенно ближе к кладбищу. Некоторые говорят, потому речку так и назвали — вода в ней иной раз бурая от крови. Впрочем, один старик рассказывал, что когда-то в незапамятные времена в этих местах располагались городские живодерни — оттого и название…

Мальчик говорил отстраненно и равнодушно, как будто и в самом деле смирился со своей судьбой. Чем-то он в этот момент напомнил ей Сергея. Тот тоже способен был хладнокровно рассуждать обо всякой ерунде, не желая замечать грозящей опасности.

— Все это байки, — сказала Кошка, хотя по коже у нее прошел озноб.

— Я все равно не знаю, как попасть в коллектор, — успокоил ее Егор.

— Так, говоришь, в ту сторону идти? — спросила она. — Тогда я, пожалуй, попытаю счастья. Хочешь, пошли вместе? Или так и будешь тут сидеть, смерти ждать?

— Я должен, — неуверенно сказал он.

— Никто никому ничего не должен. Тебе просто вбили это в голову те, кому так удобнее! — буркнула она, удивляясь, что тратит на него столько времени. На кой он ей сдался? Просто жалко — симпатичный мальчик, а так его убьют, и не успеет своих детей завести… Вот же привязались эти дети! Может, и хорошо, что не успеет, — кто знает, что бы из этих детей в такой обстановке выросло? Может, очередные уроды вроде тех, что ее изувечили. И вообще, чего она его уговаривает? У него ведь ни оружия, ни снаряжения, ни еды. Пойдет с нею — станет обузой. Почему в последнее время ее все тянет кого-то спасать? Почему она стала такой чувствительной? Это все ученый со своими разговорами — разбередил ей душу, а потом дал себя убить, и теперь некому поговорить с ней, разрешить ее сомнения. Может, она просто пытается доказать, что она не вовсе потерянная? А доказывать-то все равно уже некому…

Может ли человек превратиться в хищного зверя? И если да, то может ли он потом вернуть себе человеческий облик и заслужить прощение?

Хотя это не про нее. Она никогда и не была человеком. Словно подтверждая справедливость мыслей, начал саднить шрам на месте отрубленного шестого пальца.

— Ну что, идешь? — грубо спросила она мальчика, злясь на себя за эти сомнения. И он, наконец, решился:

— Да. Только подожди еще чуть-чуть, мне тут кое-что надо найти.

Егор деловито открыл один из ящиков, где оказались припрятаны костюм химзащиты, противогаз и фильтры к нему. Еще в ящике нашелся автомат, с виду — в хорошем состоянии, хотя трудно было поверить, что мальчик умеет им пользоваться. Кошка немного успокоилась — такая предусмотрительность говорила о том, что умирать ему все-таки в ближайшее время не очень хотелось.

— Вот теперь можно, — сказал он, и махнул рукой, указав направление.

* * *

Они побрели по шпалам. По дороге Егор делился с ней тем немногим, что знал о поверхности:

— Тут ближе всего станции метро Шаболовская и Тульская. Но к Шаболовской идти — гиблое дело, хотя, говорят, кто-то доходил. В общем, сначала нам по улице Орджоникидзе, мимо бывшего завода… то есть, там завод давно был, а в последнее время вроде рынка вещевого, сталкеры шмотки таскали оттуда. Потом монастырь будет. Это даже хорошо, говорят, возле него меньше всего глючит. Правда, там еще кладбище рядом…

— Далось вам всем это кладбище! — в сердцах сказала Кошка, позабыв, что сначала хотела уточнить, что значит «меньше глючит» и по сравнению с чем — меньше. — Можно подумать, ты мертвых не видел никогда. Лежат себе тихо, никого не трогают…

— Разное люди-то говорят, — пробормотал парень. — Не знаю, как у вас, а у нас чего-то и мертвым не лежится спокойно. Была история со сталкером одним — ушел он наверх в самое полнолуние, а вернулся чудной какой-то: сам не свой, мрачный, ни с кем не разговаривает. Старик Петрович посмотрел на него внимательно и говорит: «Не нравишься ты мне что-то, глаза у тебя красные». И палку горящую поближе поднес — в лицо посветить хотел. А тот как кинется от него в туннель. Наутро там его и нашли — мертвым. Причем тело выглядело так, будто сталкер уж неделю как умер — весь иссох, хотя запаха от него не было. И велел Петрович непременно тело сжечь. А то, говорит, повадится к нам шастать по ночам, и не остановить будет, всех перекусает. Он еще хотел его для верности осиновым колом проткнуть, да не случилось осины под рукой. Она-то, вроде, растет, опять же, на кладбище, но кто ж туда в здравом уме ночью за ней пойдет?