Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Опять ничего не оставалось, кроме как предложить Веро «Рот Хэндле». Она курила, не замечая меня. Я курил, не замечая ее. Паузы выпускали просторные текстовые пузыри, оставлявшие место для диалогов на ветреном рейнском променаде в Андернахе. (Что моя бывшая невеста во всем участвует, это ее право; если бы только знать, как часто я, непрошенный, сижу у нее за столом.)

— Скажите, Веро. Вы бывали когда-нибудь в Андернахе на Рейне?

— А вы бывали когда-нибудь в Хапаранде, господин штудиенрат Штаруш?

(Ее голос не зависит от погоды; тут дело не в насморке.)

— Скажите, Веро. Почему вы не удаляете полипы?

— А почему вы их не отращиваете?

(Теперь она играет серебряной ложечкой; сейчас ложечка пропадет без вести.)

— Между прочим, фрау Зайферт обратила мое внимание на то, что от моего ковра остаются ворсинки.

— А раньше вы этого не знали?

(Позже, много позже она подарила мне эту ложечку.)

— Я, пожалуй, расплачусь. Можно?

На столике осталась листовка: «Горим!»

Мы ушли с замерзшими ногами и со сладким вкусом во рту.

3

Потом остались рожки да ножки. Пустоты, которые легко заселить. Потом продавались сувениры. Что-то должно было произойти, и позднее, хотя и в другом месте, частично произошло. Потом на дом приходили счета. Никто не хотел брать это на себя. Потом профилактика продолжалась. Уже в «прежде» начинается «потом».

Обработка моей верхней челюсти походила на обработку нижней. И еще сегодня, когда все кончено и оплачено, мой врач дает мне ответы; и когда я вчера спросил его, не должен ли я признать, что он, при всей своей приятности, довольно резок, да, скуп на слова, он ответил пространно:

— Относительно неважно, разговаривали ли мы в буквальном смысле слова. Беспокоиться вам не о чем. Я не говорил того, что вы хотели услышать, а позволял вам заставлять меня говорить то, что я считал правильным и почти высказал. Даже ваши внесенные потом поправки — вы же любите переделывать — это мои неверно понятые мысли. Вот вы уже смеетесь!

Я попросил его учесть, что многочисленность его пациентов — а они все должны были отчитываться перед ним — могла вызвать путаницу и обмануть его память.

— Вы забываете мою картотеку. Ваша карточка передо мной. После долгого перерыва — и после того, как трудности с вашим учеником, казалось, кончились, — когда мы, чтобы быть точным, с 7-го по 13-ое февраля, изменили прикус вашей верхней челюсти и если не совсем устранили, то все-таки смягчили вашу прогению, в момент, когда я уже хоть и с опозданием, начал исправлять дистальный прикус вашего ученика Шербаума, я сказал при обтачивании первого коренного: «Дорогой штудиенрат Штаруш, после того как затея вашего ученика, слава Богу, лопнувшая, вас немножко встряхнула, — мальчик заставил призадуматься и меня, — вам следовало бы отказаться от своих странных фантазий: ваш Крингс — или как там его звали — по типу неудачливый полковник, который, как многие военные без настоящего профессионального образования, попытался утвердиться в промышленности. Мы знаем сходные случаи. Крингсов полно. А вашему Крингсу материальных успехов мало, поэтому он любил в кругу семьи выигрывать на столе битвы, которые проиграли его начальники. (Мой парикмахер, бывший капитан, так же победоносно фантазирует перед зеркалом.) И из-за такого бахвальства возникала иногда перепалка между полковником и его дочерью, из которой вы теперь хотите сотворить чудовище. А я пытаюсь представить себе вашу невесту трезвой, но вовсе не бессердечной девушкой, которой все больше и больше досаждали лихорадочно частые измены ее жениха…»

(Шесть зубов он обточил мне конусообразно, чтобы сделать их опорами моста. По телевизору шла, когда экран не занимали суждения врача, развлекательная программа станции «Свободный Берлин»: «Встреча с Рудольфом Шоком». Хотя я и видел, как этот певец пел, слышал я лишь его шепот.)

— Если помните: вы ездили тогда, на диво всему Предэйфелю, в мерседесе с открытым верхом выпуска тридцать второго года. Вы были настоящим снобом, который любил ставить на солнце свой щегольской олдтаймер и рядышком свой прогеничный профиль. Кто осудил бы глупую фрау Шлотау, если она влюбилась в кабриолет и его водителя в замшевых перчатках и с подбородком дуче. (Тогда в вас что-то было.)