Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Летом 1939 года среди оставшихся 2000 данцигских евреев между сионистами и правлением еврейской общины возник отнюдь не яростный, скорее нормальный и в нормальные времена вполне обычный спор из-за того, что сионисты хотели устроить в спортивном зале Шихаугассе ежегодный вечер памяти Херцля и петь «Хатикву» — национальную песню.

Правление общины запретило вечер. Все сочли себя оскорбленными. Первый председатель, д-р Итциг, подал в отставку. И политический раздор, которого всячески избегали после тридцать третьего года, начал расшатывать и без того слабую общину. Большинство оставшихся составляли люди старые, обедневшие или изначально бедные, больные, привязанные к своей мебели, надеждам и привычкам, помощь которым оказывала только общественная благотворительная столовая на Шихаугассе.

Штудиенасессор помогал закупать продукты для столовой: морковь и капусту из Мюггенхаля. Тут питались не только одинокие старики, но и бездомные восточные евреи. Они не могли заплатить за дорогие удостоверения и выездные визы. Многие вернулись в Польшу и погибли потом в газовых камерах Освенцима и Треблинки.

Так как розенбаумской школы больше не было, Отт преподавал в начальной еврейской школе, руководитель которой, Самуэль Эхт, выехал в Англию с последней партией детей; с августа до первых дней войны его заменял учитель Арон Зильбер.

Скептик — так его называли и в начальной школе — пытался уклониться от спора между сионистами и ортодоксами. Тем не менее у него произошел конфликт с Фрицем Герсоном, которого сионизм сделал агрессивным. Поскольку Скептик не одобрял ни аргументы националистов, ни пассивную покорность ортодоксальных евреев, ученик счел его безразличным, если не трусливым. Как раз в то время, когда Фриц Герсон оборвал дружеские отношения со своим бывшим учителем, в Данцигский порт вошли два немецких линкора. (Скептик будто бы предсказал старому кантору временной синагоги, Леопольду Шуфтану, что военные кличи скоро заглушат все раздоры в еврейской общине.)

Вот и заговорило оружие. 1 сентября 1939 года в Данциге, где прозвучало первое слово большого калибра, состоялись обыски в квартирах многих евреев. Начались аресты. Между устьем Вислы и Фришен-гафф возник (и быстро разросся) концентрационный лагерь Штутгоф; туда попал и Леопольд Шуфтан: 8 октября он умер.

Через неделю после начала войны Давид Йонас, новый председатель еврейской общины, написал письмо бывшему ее адвокату Эрвину Лихтенштайну, которому перед самым началом войны удалось выехать в Палестину. Йонас сообщал, что оставшимся данцигским евреям предложили выехать из квартир. Когда официально потребовали, чтобы они перебрались в еврейскую богадельню на Мильхканненгассе, некоторые покончили с собой.

До середины сентября Герман Отт очень тихо жил в Мюггенхале; у него там еще были родственники. Ученик же его Фриц Герсон за несколько дней до начала войны покинул Данциг, не попрощавшись со Скептиком. В польском Бромберге он увиделся со своими родителями и дядей. На следующий день вся семья сбежала на юг. 11 сентября у подножия Карпат, неподалеку от Закопане, немецкие военные задержали беглецов: адвоката Вальтера Герсона, его сына Фрица и шурина вместе с шестью другими евреями расстреляли и закопали в лесу (под Рабкой). (Походка у него, вероятно, была как у Рауля: он ходил бегом.)

В Иерусалиме Ева Герсон показала мне фотографию восемнадцатилетнего брата: вьющиеся волосы, пухлые губы, густые брови, косоватый разрез глаз. — Я прочитал пересланное Красным Крестом письмо матери от 13 мая 1942 года из Рабки, генерал-губернаторства: «Дорогая Евочка, рада добрым вестям от тебя. Сердечные поздравления к двадцатилетию. С надеждой и ожиданием, целую, мама». — Марта Герсон протянула до лета, затем и ее вместе с девяноста пятью польскими евреями расстреляли и закопали в лесу.

Последний оставшийся в Данциге практикующий врач-еврей, д-р Якубовский, сообщил Скептику о смерти его ученика. Так как письма до адресатов пока еще доходили, хотя и окольными путями (и так как Герман Отт тем временем тоже стал подумывать о выезде и его история действительно начала походить на ту, которую Раницкий рассказывал мне как собственную), Скептик попытался написать письмо в Палестину сестре своего ученика; но, перечитывая его, он засомневался: слишком много об улитках и меланхолии…

На следующий день после того, как мы с Анной навестили Еву Герсон в Иерусалиме, я хотел читать в университете отрывки из рукописи этой книги. Это было 9 ноября 1971 года, через тридцать три года после «Хрустальной ночи». Молодые люди из праворадикальной организации «Бетар» пытались шумом и громкими молитвами сорвать чтение. Они выкрикивали: «Немцы — убийцы!» Знаете, дети, я все-таки продолжил чтение. Вы — не убийцы.