Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Врач похвалил меня: «Ваше наблюдение верно. От проводниковой анестезии язык тоже немеет, если инъекция распространяется и на nervus lingualis».

(Боль отпустила, сошла на нет, даже не вспомнишь. Дернуло еще разок, — но это был, вероятно, рефлекс, — утихло.) На Гогенцоллерндаме слева направо шел снег. (Это не в телевизоре, а в выходившем на улицу окне кабинета.) Экран мерцал пустотой. Пустота и во рту: все пушисто и глухо. («Случалось, что недоверчивые пациенты кусали для проверки онемевший язык и прокусывали его».) Его голос звучал как сквозь фольгу. («А теперь снимем-ка колпачки…») Мой вопрос «Что значит снимем?» тоже пробулькал каким-то нёбным всхлипом. Только когда он с близкого, слишком близкого расстояния выдохнул на меня: «Их снимают пинцетом. Откройте, пожалуйста, пошире», я сдался и покорно распахнул рот.

Вот они снова, пальцы-морковки. Навесили слюноотсасыватель, оттеснили язык назад. (Укусить бы. Проявить активность. Или поискать отдохновения у Сенеки: «Как по-вашему, доктэр, не влияла ли на некоторые исторические решения зубная боль: ведь если известно, что битву при Кёниггретце выиграл сильно простуженный Мольтке, то не худо бы исследовать, в какой мере угнетала или оживляла подагра Фридриха Второго в конце Семилетней войны, тем более что мы знаем: для Валленштейна подагра была стимулятором. А о Крингсе известно, что этого видного мужчину побуждала держаться до конца язва желудка. Хоть я и знаю, что такое толкование противоречит общепринятому взгляду на историю, ибо даже мои ученики, особенно маленькая Леванд, называют всякое углубление в личные обстоятельства ненаучной персонализацией истории, — „Опять вы устраиваете культ личности!“ — я все же задаюсь вопросом, не является зубная боль в частности и боль вообще движущей силой…»)

— Может быть, включить телевизор?

Не только на улице, на экране тоже мягко падал снег слева направо. (Ах, дети не хотят ложиться спать. Вечно придумывают что-нибудь новенькое: посмотреть песочного человечка, посмотреть песочного человечка!) В нарядном ватном пейзаже наслаждались жизнью не ведающие боли животные. Шел снег из ваты. Колокольчиков не было слышно. Движение шло без звука, рывками. (Песочный человечек западного телевидения и песочный человечек восточного пробегают в секунду двадцать пять фаз и не хотят друг друга признать.) Песочный человечек — это маленькая скромная помощь в жизни. Он хочет только осчастливливать. Он легко прикасался ватками к лицу моей бедной невесты, застреленной трижды и лежавшей в гробу — лицо ее уже оставила боль. (Разбудить бы поцелуями! Разбудить бы поцелуями!) И когда врач сказал: «Теперь прополощите, пожалуйста, хорошенько прополощите!», я не хотел полоскать, а хотел смотреть песочного человечка, смотреть песочного человечка…

Так это видение рухнуло в плевательницу.

— Нет, Линда, этого ты не должна была делать…

— Чего не должна была?

— С этим электриком, чтобы он выдавал тебе, какие наступательные маневры в песочнице у папы на очереди…

— Все дело в информации.

— И за это ты ложишься на мешки с цементом…

— Если я ему не дам, он ничего не скажет.

— По-моему, это называется продаваться…

— Ах, глупости. При этом я думаю о чем-нибудь: о Петсамо — или о прорыве под Тулой через Оку у Орехова…

— Какая гадость!

— Это же всё только внешне…

(Тут врач объявил, что полоскать хватит: «Вот здесь еще крошка. И здесь. А теперь примерим болванки коронок из платины с золотом. Хотите подержать в руке…»)

Взвесил на руке, вроде бы хороши. Линда (на мешках с цементом) не возникала в кадре, пока я подбрасывал коронки на своей правой (не замороженной наркозом) ладони. («Понимаете, Шербаум, в вашем возрасте еще не представляют себе, какой вес может быть у искусственных зубов, когда их взвешивает рука сорокалетнего штудиенрата».) — «Вполне увесисты, доктэр».

Когда врач объявил, что снимет теперь с помощью особого розового гипса общий слепок зубов (и пеньков) нижней челюсти — «После того как гипс затвердеет, мы выломаем слепок по частям и соберем его вне полости рта», — я уцепился за одно слово: «Вы сказали выломаем?»

— К сожалению, этой процедуры нам не избежать…

— Что значит «выломать»? Прямо так?

— Иначе этого не назовешь.

— А я?

— Мы же ничего не почувствуем. Только некоторый нажим и неприятное, но обманчивое ощущение, что вместе с гипсом выламывают и челюсть…

— Нет. Не хочу больше… («Вы правы, Шербаум, это мне не по силам. Пусть класс проголосует, могу ли я отказаться…»)

— Моя ассистентка уже замешивает гипс…

— Я настрадался вдоволь… (Но мой 12-а опустил большой палец. И Веро Леванд сосчитала голоса.)

— Если бы вы знали мою невесту… (Только Шербаум проголосовал за меня.)

— Выкладывайте, не смущайтесь…

— Она спуталась с заводским электриком…

— Фамилия его, кажется, Шлотау?