Космолёт за горизонт

И она улыбнулась — счастливой и торжествующей улыбкой. И позволила Владу продолжать обнимать её у всех на виду так, как будто между ними действительно что-то было. Не болезненная связь последнего года, а нечто иное, более простое и человеческое. И Кира ловила любопытные взгляды приятелей братьев Корниловых, ободряющий — Димкин, сочувственный — Антона.

Катька на них не смотрела. Она пела, самозабвенно и…

Чёррррт!

Ну почему эту песню? Она что — издевается?

Колокольчик — голос ветра — на китайском красном клене

мне сказал татуировщик: будет больно, дорогая

он собрал свои иголки, опустившись на колени

на его лопатках птица вдаль глядела, не мигая*

Сердце сначала ухнуло в пятки, а потом забилось так, что из кружащих голову объятий пришлось выбираться. Не нужно Владу этого про неё знать. Ни к чему всё усложнять ещё больше.

— Я сейчас вернусь, — шепнула.

Когда выходишь из круга света, в первые мгновения темнота будто ослепляет и оглушает. И дальше — каждый шаг на ощупь, неверный, неуклюжий.

А, может, дело не в темноте и свете вовсе.

он достал большую книгу в тростниковом переплете

будет больно, дорогая, выбирай себе любое:

хочешь — спящего дракона, хочешь — бабочку в полете:

это тонкое искусство именуется любовью

Он уже скоро уйдёт.

Вернее, попросит уйти саму Киру. Это было понятно. Сейчас она ещё нужна ему. Сейчас он ещё слишком не уверен в себе, а она — костыль, подпорка, гравипротез, позволяющий делать покер-фейс и играть на людях в себя прежнего. С ней можно. Она поддержит любую игру. Он не мог этого не знать, она заслужила, зубами выгрызла право на такое доверие.

Вот только когда всё изменилось для неё самой? Когда это всё перестало быть игрой? Сочувствием? Борьбой со смертью и болью? Когда?

Или оно всегда было чем-то другим, просто она не позволяла себе таких мыслей. Любовалась исподтишка и заговаривала себе зубы.

Дура ты, Кира.

Всегда такой была.

И сейчас нужно проглотить собственные слёзы, вернуться и обнимать, смеяться шуткам, вызывать ревность и чувство собственничества у Мэй. Потому что ему это необходимо. Это такое лекарство.

Ну же! Соберись, тряпка!

Ну!

Под шагами за спиной хрустнула ветка.

Кирино сердце всё равно стучало громче.

Две ветки. С чуть-чуть разных сторон.

Влад сошёл с ума? Ломиться через ночные кусты, когда он днём по ровной поверхности едва пару шагов мог сделать?

Кира метнулась навстречу, подхватила.

Он взял её лицо в ладони и взглянул ей в глаза. Долгим, будто что-то ищущим взглядом.

Через его плечо Кира видела высокий тонкий силуэт, который мог принадлежать только Мэй.

«Давай. Она смотрит, и ты хочешь, чтобы она это увидела».

Влад шумно выдохнул Кире в губы и поцеловал. Нежно-нежно-нежно. У неё подкосились бы ноги, если бы она имела на это права. И плевать, что он сейчас думал не о ней. На всё плевать.

Когда? Когда это с ней случилось?

Просто невыразимая идиотка.

я его коснулась кожи, нежной, смуглой и горячей

точно мёд, в бокале чайном разведенный с красным перцем

будет больно, дорогая! — я не плачу, я не плачу,

я хочу такую птицу, на груди, вот здесь, над сердцем

Она не уловила момент, когда поцелуи стали жадными и требовательными. Когда он прижал её к дереву. Она проваливалась в тёмную яму, в чарующий дурман.

Очнулась, когда поняла — услышала — что Мэй ушла.

Отстранилась. Потому что это надо бы было прекратить. Глупо было пользоваться ситуацией.

— Уже всё. Она не смотрит, — сказала как можно равнодушнее. — Ты можешь меня отпустить.

— Кто не смотрит? — пробормотал Влад.

— Майя. Ты не переживай. Со мной — можно. Я всё понимаю.

Влад поддел пальцем Кирин подбородок.

— Не вижу твоих глаз.

И хорошо. Потому что в них стоят слёзы.

— Зачем тебе?

— Потому что я не понимаю ничего.

Играет? Насмехается?

— Кира, причём здесь Мэй? Она обидела тебя? Тем, что сказала у костра? Ты же не вздумала ей поверить?

И ведь опирался на Кирины плечи уже всерьёз, почти повиснув.

— Тебе нужно сесть, — сказала Кира. — Идём.

— Сначала ответь. Ты решила, что я тебя использую? Для того, чтобы заставить её ревновать?

— А разве нет?

Его пальцы впились в её тело до боли.

— Я думал, что ты чуть больше мне веришь. Что ты веришь мне хоть сколько-нибудь.

Нет, боль в плечах — это пустяки. В его голосе её было больше. И совсем не осталось той отчаянной нежности.

Он снова её поцеловал. Жадно, настойчиво, до крови прикусывая губы, не давая и шанса задуматься, вырваться, сказать, спросить…