Я шла по темному коридору — Иновещание помещалось тогда в одном из зданий не снесенного до конца Страстного монастыря на Пушкинской (Страстной) площади. И вдруг кто-то остановил меня, тронув за руку. Это был Володя Маграм. Не глядя на меня, он сказал вполголоса: «За мной пришли… Я спустился в Справочную к Яде, чтобы предупредить ее… Но Ядя куда-то вышла… Вы не могли бы передать… это Яде?.. Прошу вас… Ждать больше не могу… Скажете?»
Я все поняла. Сразу. Не переспрашивая. Поняла, что значит: «За мной пришли». Поняла, что жизнь этих двоих людей рухнула. Поняла, что стану вестником несчастья для бедной Яди.
И тут Маграм исчез. Как бы растворился в сумеречном воздухе бывшего монастырского коридора. Я сообразила, что при нашем разговоре присутствовали и гэбисты. Я их не заметила. И никто их, наверное, не заметил и тогда, когда они «пришли» за Маграмом, и тогда, когда вместе с ним спускались к Яде в Справочную, и тогда, когда поднимались, чтобы Маграм встретил кого-то, кто знал Ядю. Эти люди, или нелюди, могли стать невидимками. Все было отработано до мельчайших деталей!
После ареста Маграма я узнала, как он попал в Радиокомитет. Оказывается, Маграм работал в престижной газете «Труд». И однажды, дежуря по номеру, пропустил роковую ошибку: в чьей-то статье было написано, что в городе N открыли памятник товарищу Сталину. А надо было написать не памятник, а монумент. Памятник могли понять неправильно: подумать, что Сталин умер. Кто бы осмелился такое подумать?
Видимо, Маграму спустя годы припомнили его «преступление».
История с арестом Маграма кончилась хеппи-эндом. Он вернулся. И Ядя его дождалась. В конце 50-х она позвонила и пригласила нас с мужем в гости — в их общий с Маграмом дом.
Можно себе представить, как мы обрадовались…. И конечно, в гости пошли. Но лучше бы не ходили. Наши хозяева показались нам усталыми и немолодыми, даже Ядя. Те флюиды влюбленности и счастья, которые от них исходили, исчезли. Да и как могло быть иначе? Конечно, они оба были героями: все преодолели, чтобы оказаться вместе. Однако страшно подумать, что им пришлось перенести. Разве такое можно забыть?
5. Я — изгой
Все откладываю рассказ о личной катастрофе, постигшей меня в 1949 году, вскоре после «тихого ареста» моего сослуживца Маграма. Причина ясна. Если верить Фрейду, я вытеснила воспоминание о катастрофе в глубины подсознания, превратила в «забытую психологическую травму». И опять же подсознательно боюсь вытащить травму на свет божий…
И все-таки без этого не обойтись…
Но прежде я должна вернуться к теме антисемитизма. Ведь недавно я клялась и божилась, что в годы моей юности антисемитизма в России и в помине не было.
Откуда же он взялся?
Боюсь, мне скажут, что даже такой тиран, как Сталин, не смог бы мгновенно превратить людей в антисемитов, если б они не были антисемитами изначально.
А почему, собственно? В XX–XXI веках миллионы жителей России стали верующими. Семьдесят лет были в своей массе неверующими и вдруг не только поверили в Бога, но и сумели выбрать себе конфессию — стали православными. Толстого в 1910 году не отпевали в церкви, а теперь всех бывших коммунистов отпевают.
Что я хочу этим сказать? Только то, что привить народу антисемитизм при тоталитарном строе совсем нетрудно, если даже в посттоталитарном обществе можно сделать из народа ханжу.
Словом, антисемитизм был в СССР насажден сознательно, по воле Сталина и сталинских наследников.
Нас заколдовали…
В 1949 году, видимо, по всему Советскому Союзу началось действо, которое кто-то метко назвал «тихими погромами». Евреев, полуевреев и четвертьевреев еще не убивали, а всего лишь изгоняли с работы. Лишали куска хлеба. Превращали в изгоев.