Косой дождь. Воспоминания

И, заметьте, писалось это в… 2002 году[Прочтя мемуары А.Н. Яковлева, я поразилась, узнав, что самым бессовестным в кругу брежневских политиков был не кто иной, как Андропов. В 2010–2013 годах это говорили уже все, кто пережил то время.].

Но бог с ним, с Арбатовым, он был человек способный и не особо вредный. Со времени Нагорного у мужа с ним не было никаких точек соприкосновения. У меня тем более.

Но вернусь к Нагорному.

Просидев, кажется, почти полгода там на госдаче, Д.Е. продолжал получать высокую зарплату в «Международной жизни» и пользоваться тамошним привилегированным буфетом, где водились и семга, и прочие деликатесы. Правда, семга была того же вида, что и семга в столовой на Ленинском проспекте, где даже в лихих 90-х получали спецзаказы академики, — семга с головой, кожей и костями. Поэтому я от нее решила отказаться.

Но с семгой или без семги муж продолжал трудиться в безусловно элитном журнале «Международная жизнь». А я до поры до времени прозябать. Но уже лет через пять после 1953 года — прозябать в отдельной квартире.

3. Визит молодой дамы

А теперь несколько зарисовок людей, которых я могла встретить только после смерти Сталина… «Оттепель». Замороженная страна начала шевелиться, дышать. Прошел XX съезд и далее XXII съезд. Сталина вытащили из Мавзолея.

Я еще сравнительно молода, и мне хочется забыть все дурное и начать с чистого листа. Но где-то в подкорке по-прежнему сидит упорная мысль — немалая часть жизни испорчена, изуродована Усатым Паханом (так мы тогда называли Сталина…).

Но только в подкорке… А тот день вроде бы безоблачный: по календарю — уже весна, по погоде — скорее конец зимы. Воскресенье. И мы с мужем идем обедать в ресторан Дома актера: это называлось тогда «обедать у Бороды», поскольку директор ресторана носил бороду. По деньгам нам доступно. Кормят вкусно. Но самое главное, ресторан Дома актера на углу улицы Горького (Тверской) и Пушкинской (Страстной) площади, то есть в самом центре. А мы, неименитая московская интеллигенция, постепенно смещаемся на окраины. И так хочется погулять по старым, знакомым с детства улицам.

Словом, к Бороде ходят охотно.

Кончаем обедать. И тут появляются и шумно приветствуют нас два старых хороших знакомых: Дезик Кауфман, он же известный поэт Давид Самойлов, и его ближайший друг Борис Грибанов¹³⁵. Я знаю обоих еще с ифлийских времен.

С ними молодая девушка. Постояв немного около нас, они устремляются к свободному столику, просят, когда расплатимся, подойти к ним. Мы подходим, присаживаемся. Девушку зовут Светланой. Дезик явно ухаживает за ней, шепчет что-то на ушко, обнимает, время от времени повторяя: «Запомните ее фамилию (кажется, Евсеева¹³⁶), она будет большим поэтом».

Однако основная тема нашего пятиминутного разговора иная: почему мы, такие-сякие, получив (купив) несколько лет назад кооперативную «роскошную квартиру», не пригласили их на новоселье. Мы отвечаем, что новоселья не было. 11риходите, милости просим, когда угодно. Можно и сегодня.

Борис записывает адрес и говорит, что они непременно придут. И мы расходимся. У нас какие-то дела «в городе». Тогда наша улица на Ленинском проспекте казалась нам далекой окраиной. Дезик и Борис собираются на вечерний сеанс в кино.

В одиннадцать вечера мы входим к себе домой.

Мы с мужем живем теперь в огромном, тринадцатиэтажном доме — всего в нашем кооперативе на улице Дмитрия Ульянова три корпуса и только в одном нашем корпусе «Б» шесть парадных. И мы нашей квартирой страшно горды. В ней три комнаты, но мы поделили одну — и теперь у детей, у Алика и Аси, по комнате, а у нас целых две — столовая и кабинет. В столовой стены по обоям выкрашены в разные цвета: две стены терракотовые, две — темно-серые. А в большом кабинете мы спим на широкой зеленой тахте из чешского гарнитура. Стенка тахты стала столешницей самодельного письменного стола, которым мы особо гордимся: говорят, такой стол привез из США Симонов. И наконец, еще один предмет гордости — телефон на письменном столе. Получить телефон в новой квартире через полгода после вселения — это как выиграть миллион в лотерею!

С порога я бросаюсь к телефону — мама требует регулярных звонков: отец старый и больной, и мама ежеминутно опасается за его жизнь. Говорю с мамой и слышу звонок в дверь. Пришли Дезик и Борис. Они, как и в Доме актера, втроем, с какой-то молодой женщиной, которую опять же зовут Светлана. Несмотря на близорукость, я понимаю, что это уже другая Светлана, рыжеватая и постарше первой. Она очень хорошо одета и особых восторгов по поводу нашей квартиры и даже по поводу стен, выкрашенных в разные цвета, не высказывает. А то, что она хорошо одета, я понимаю только по тому, что Тэк зимой ездил в командировку в Швецию и купил мне дорогущее платье из какой-то диковинной шерстяной ткани, черной с серым начесом. Я бы такого платья ни в жизнь не купила, жаба заела бы. Но Светлана номер два, так я ее мысленно окрестила, была в похожем платье.