Костры Фламандии

– …Знайте же: я никогда не буду питать к вам никаких чувств, – почти простонала Диана, ощущая, как по телу ее расползается испепеляющий огонь первородной страсти. – Никаких чувств, Моле, никаких! – впивалась пальцами ему в грудь. – Вы – грубая, не ведающая жалости тварь, воспользовавшаяся моей слабостью. – Она действительно не испытывала к Артуру никаких чувств, никаких ощущений, кроме разве что одного – ощущения того, что Бог наслал на нее, словно ураган на цветущий Гефсиманский сад, сильного, звероподобного самца, не искушенного в нежности, однако же и не поддающегося усталости. Которого можно проклясть, унизить, растоптать, но лишь для того, чтобы через несколько дней, даже находясь в объятиях другого мужчины, сладострастно вспоминать каждый, не подлежащий никаким воспоминаниям миг, проведенный в близости с ним.

– Я отдаюсь сейчас не вам, граф де Моле, – вырывалась грешная душа Дианы из разъяренного звериным инстинктом тела. – Вы здесь совершенно ни при чем. Я отдаюсь Ему. Проклиная себя и ненавидя вас, отдаюсь Ему! Вы, граф, здесь совершенно ни при чем…

Артур де Моле понимал, что ему швыряют в лицо что-то мерзкое, оскорбительное. Но понимал он и то, что владычица Шварценгрюндена, эта молодая самаритянка, соблазнившая, очевидно, уже не одного парижского щеголя, сама привела его сюда и сама спровоцировала все это «тайное безумие для посвященных». Поэтому граф не чувствовал себя ни виноватым перед графиней, ни обязанным ей этой мужской усладой. Месть за месть – только-то и всего.

И свечу, единственную свечу, с пламенем которой Артур так усердно боролся, графиня, в экстазе дотянувшись до нее, тоже погасила сама, вобрав пламя прямо в ладонь.

Но еще до того, как оно угасло, в проеме затемненной, спрятанной за двумя колоннами двери появился вездесущий Кара-Батыр. Он прокрался сюда, опасаясь за жизнь графини, но сразу же понял, что опасаться нужно было всего лишь за ее женскую честь. Хотя на самом деле опасаться за эту ее «женскую честь» уже давно бессмысленно.

Двух тигриных прыжков вполне хватило бы ему, чтобы утопить страсть графа де Моле в его же собственной крови. Но все же Кара-Батыр сумел остановиться где-то на полпути к первому прыжку. В мужском сознании его четко вырисовывалось, как все произошло между истосковавшейся по ласке девушкой и графом-атлетом. И слуга понял, что, даже искренне поблагодарив за спасение, графиня, тем ни менее, никогда не простит его вмешательства. Не простит уже хотя бы потому, что посмел появиться здесь, посмел видеть все это своими глазами. А не простив, осчастливит себя еще одной изысканной местью, из тех, на которые способна лишь прелестная графиня де Ляфер.

Он знал, как безумно влюблена графиня в полковника Гяура. Влюблена настолько, что Кара-Батыр давно перестал ревновать ее к князю, воспринимая любовь графини как вполне заслуженную честь, оказанную Гяуру самим провидением. Но знал и то, что никакая любовь не способна удержать Диану в минуты, когда ее постигает чувственная страсть. А постигала она графиню в самых невероятных местах: в каретах, чужих будуарах, на ложе из мха посреди девственного бора – как тогда, когда она увлеклась австрийским офицером, вызвавшимся сопровождать ее от Праги до французской границы…

– Я отдаюсь не вам, – оглашал своды тайного зала страстный и гневный шепот графини де Ляфер. – Вы здесь совершенно ни при чем, – словно заклинание, звучали ее слова уже после того, как она сама погасила свечу.

Под это заклинание, неслышно пятясь, Кара-Батыр и оставил их обоих наедине со своей страстью, взаимной ненавистью и одним на двоих сотворяемым грехом. Во имя аллаха.

48

Спор в кают-компании пока что велся в подчеркнуто вежливом тоне, однако все почувствовали, что продлится этот «спектакль вежливости» недолго, и тогда может случиться, что командиры, которые только что были союзниками, вдруг окажутся врагами. Что тогда? Бунт на кораблях, после которого французские суда разделят участь испанских сторожевиков?

– Как лейтенант роты королевских мушкетеров, – неожиданно подключился к полемике д’Артаньян, – свидетельствую: приказ его светлости первого министра Франции от имени короля был именно таким: «Взять Дюнкерк!». А каким именно способом казаки добьются этого, кардиналу безразлично. Поэтому мушкетеры и гвардейцы пойдут в бой вместе с казаками.

– Но ведь мы же погубим корабли! – почти простонал командор. – Лучшие корабли французского флота.

– Я бы не стал называть их лучшими кораблями флота, – иронично заметил мушкетер. – Но дело не в этом. Совершив рейд к Дюнкерку, мы не погубим, а прославим наши суда. И вас тоже, мсье командор.

– Я в чужой славе не нуждаюсь. С меня хватит добытой лично мною.

– В таком случае можете оставаться на поврежденной «Женевьеве», – примирительно предложил Сирко. – Если солдаты форта обнаружат нас, орудия «Женевьевы» поддержат отряд со стороны моря, отвлекая при этом огонь на себя. Очень важная часть замысла, не правда ли?

– И, по крайней мере, один лучший корабль Франции будет спасен, – вежливо, хотя и не без иронии, добавил Гяур.