Костры на берегах

— Помнить, положим, не помню — сотню лет и то прожить трудно, а здесь тысячи. Наука просто у нас такая — археология называется. Наука о древностях. Поэтому и находим. Правда, здесь еще и везение нужно: наука наукой, да и на счастье надейся!

— Счастливые, говорят, в сорочках рождаются. Только счастье у разных — разное: одному и в золоте горько, а другому и вовсе ничего не надо — радость у него есть своя! Да что о науке говорить: когда бы сам не жил, то и не знал бы ничего, так я понимаю. Не в книжках правда, хотя тоже польза от них…

От тихого и неторопливого голоса деда подступала и накатывалась дрема. Она поднимала волной, и, пока голова скользила по ладони, я пролетал сквозь вереницы то ли слов, то ли мыслей, вздрагивал, открывал глаза, но дрема снова смыкала веки.

Старик глядел через костер, ласково улыбаясь.

— Ты спи, спи. А я у огня посижу — в охране вроде. Дело наше стариковское… Человека любить надо, человека!.. И к тебе удача не так приходит, не за науку твою. Любишь то, что человек сделал, да не само по себе, а за того человека. Главное это!

Засыпая, сквозь несомкнутые щели век я видел, как старик еще раз поправил костер и поднял с земли то, что я принимал за косу. На конце длинной отполированной палки было привязано черное острие — кремневый наконечник, обмотанный жилами и залитый смолой. Старик что-то мурлыкал себе под нос, глядя в огонь и поглаживая рукой древко.

Потом встал и подошел ближе.

— Не признал… Ну да бог с ним — еще признает! Да и где ж ему всех упомнить. Не один здесь я жил — род-то большой наш, древний… А он — пришел и ушел. Вот в подарок разве оставить — своего-то теперь у него нет. А мне что, я и другое сделаю! Сноровка осталась…

Старик еще раз погладил древко копья, словно прощаясь со старым другом, нагнулся и осторожно положил его рядом со мной, наконечником в руку. Я почувствовал прикосновение холодного камня, сжал его и, собрав все силы, проснулся.

Над лесом уже вставало солнце. От росы трава казалась матово-серебристой, и в этой дымке вспыхивали маленькие капельки, преломлявшие солнечные лучи. Туман поднялся, уходил за озеро, а в лесу гомонили птицы.

Юра, вскочивший раньше меня, то прыгал и размахивал руками, делая зарядку, то бросался к почти погасшему костру и выдувал из него облака золы с бедными жиденькими искорками.

Еще под впечатлением пережитого, я разжал руку. На ладони лежал наконечник копья. Он был не черный, как мне показалось ночью, а серый, с крупинками черной земли, забившейся в изломы камня. Мы нашли его вчера в разведочном шурфе на полянке. Когда-то он действительно увенчивал длинное полированное древко, был привязан к нему жилами и залит смолой. Но все это было очень давно.

Из развязавшегося мешочка с находками на плащ высыпались черепки.

— Что ж, мне одному костер разжигать? — Юра повернул ко мне раскрасневшееся лицо.

Отбросив клапан мешка, потяжелевшего от ночной сырости, я поднялся.

— А старик что, ушел?

— Какой старик?

— Ночью. Приходил к нам?

— Приходил. С парнем приходил. А потом ушли.

— И никого больше не было?

Юра с ожесточением дул на разгоравшиеся угли.

— Пока я не заснул — никого. А я и не знал, что ты во сне разговариваешь! Всю ночь: бу-бу-бу… Хотел было разбудить тебя, чтобы спать не мешал, да лень просыпаться было. Ну, вот что: вот тебе котелок. Сходи-ка ты к ручью за водой, пока я костер раздуваю…

По пути к ручью я остановился. Далеко, в самом углу озера, на Лочме, кто-то косил.

53

И этот день прошел — сухой, жаркий, солнечный, полнившийся ожиданием каких-то свершений, но перевернулась его светлая страница, и я опять ощущаю тепло костра, тишину ночного леса, слежу за искорками, взлетающими вверх, теряющимися и исчезающими среди холодных и неподвижных искр звезд.

Впрочем, так ли уж неподвижных?

Маленькая, сверкающая точка движется между ними по прямой, но кажется, что она плутает, останавливается и петляет, как странник, пробирающийся сквозь лесную чащу. Наверное, это и есть тот самый спутник, о запуске которого мы слышали по радио еще в Купанском. В Купанском — словно бы уже в другом мире или хотя бы в другом измерении. Там были свои дела, свои заботы, как в городе, где человек редко-редко поднимает голову к небу, а еще реже просто рассматривает его, как рассматривает небо охотник, завернувшийся в одеяло возле теплящегося костра, — карту судеб и свершений, карту грядущих дорог, ведущих нас к неведомым нам самим целям. Вот почему эта маленькая звездочка, собранная и запущенная в небо человеческими руками, предстает чем-то совсем иным, когда смотришь на нее с неолитического поселения на берегу пустынного лесного озера.

Она заставляет тебя по-иному ощутить и Время, и Пространство, но главное — ощутить Человека.