Посреди вселенского лоскутного одеяла голубых двухэтажек, белых коттеджиков, зеленых огородиков, красных оврагов и бурых пустырей полого вздымался бронзовеющий купол, округлый, как женская грудь, стремительно вздымающийся, подобно крылу большой птицы, весь погруженный в стихию тихого и неостановимого движения. Он повторял линии своего естественного влагалища и поэтому казался выемкой, впадиной в небесах. Из-за ряда сквозных то ли окон, то ли полукруглых продухов в его основании казалось, что его вздувает шквал, как парус или палатку кочевника. Он бы и взлетел, если бы не нижняя часть Храма, что контрастировала с верхней: платформа, точнее – оставленная мастерами глыба коренной породы рождала из себя массивные и совершенно гладкие стены, поставленные шестиугольником. Стены растекались многочисленными пристройками, возможно, более позднего происхождения и более примитивными по цвету. Все они вместе перевешивали купол и сделали бы его порыв эфемерным, если бы в ответ им из земли не проросли четыре стройных трости для письма на облаках, четыре стройных стрелы, едва заметных в темно-лазуритовом небе.
– Там внутри – голая скала, которая когда-то выступила из мягкой илистой почвы иссохшего или вылившегося через естественный сток озера, – говорил между тем Шушанк. – Когда смотришь на нее вблизи, кажется, что она прорвала насквозь самое платформу. Отсюда и пошло предание, что это «изначальный камень», вроде бы зародыш сего земного мира. Его избрал своей трибуной Учитель Справедливости…
– Добродетели и Праведности, – мягко поправил шофер.
– И с тех пор камень ждет своего часа, чтобы взорваться, изойти новой жизнью.
– Можно поближе и изнутри посмотреть?
– Позже, благородная госпожа, – возразил водитель. – Ни к чему туда приличным дамам ходить, тем более из доверенного круга. Там порядком запущено, работают ремесленники из немтырей.
– Немудрено, – проворчал бассет по-кхондски. – Ведь говорят, даже сама полетность купола – их рук дело. Как и те повозки, которые они оставляют на границе Леса и Андрии, чтобы не дразнить здешних высоколобых. И кто поручится, что они и сейчас не пользуются своей темной силой, а, госпожа моя?
Андры сделали вид, что не слышат намека, а, возможно, и не делали его: голосок Бэса звучал на пределе даже и кхондской слышимости. Мы стояли тесной кучкой, впитывая в себя зрелище. Почему они боялись меня и Серены? Может быть, ее и моя Силы могли там нечто сдвинуть – не в физическом смысле, а в плане трансценденции. Химическая реакция встречи необычайного с необычным. Правы ли они были?
Напоследок, уже в машине, я поинтересовалась у Шушанка, кто селится вокруг Храма.
– По большей части бродяги, псы и ремесленники, – он вздернул кончик рта в ухмылке. – Бомжики и Молчуны. Из-за всего этого тут и службы не служат, одни редкие паломники навещают сии стены.
На пороге гостиницы Арт уныло переглянулся с Бэсом.
– Поездили, постояли – и снова в коробку. Век нам, что ли так жить?
– Вы-то будете на все лады развлекаться, погодите только, – донеслось из Бэсова нутра. – А мы с хозяином давно все театральное, и музейное, и археологическое посмотрели, и теперь в Шиле для нас скукота одна.
– Так с нами по второму заходу сходите. В компании веселей.
– Некогда.
– Чего же на скуку жалуешься?
– Да так всегда бывает: пустых дел по завязку, одно мельтешение, а для друга да для души и медного грошика не отыщется.
Ну, понятные обиняки: пасти нас друг Шушанк и абиссинско-пигмейско-египетский божок Бэс не пригодны, это поручат другим, которых пока нельзя обвинить в том, что они поддались нашему обаянию. Какая, между прочим, разница между добродетелью-праведностью и справедливостью? Вот было бы можно у Варда спросить: он специалист в деле сравнения религий. Кажется, первое – ключевое слово насара, а второе – пароль махмадийцев.
Тут Серена внезапно прервала мои размышления:
– Как он огромен и прекрасен, Храм! Это Купол Горы и одновременно Купол Пещеры. Только ему самому еще надо родиться из глыбы и подняться: он не весь снаружи, он скрыт.
Скрытое. Невоплощенное. Батын.
Парус и мачты небесного корабля.