Кот-Скиталец

Запись двадцать первая

Свобода – настолько тяжкое бремя, что можно говорить о поистине адской тяжести высшей изо всех – Божественной свободы.

…Вышла я, значит, из ворот Замка и пошла по тротуару, накинув на плечи мое старое бордовое пальто и взяв в руки потрепанную ковровую сумку. Бэс мельтешил сзади, подметая ушами пыль. Так было рассчитано: скромная прогулка не очень важной персоны (дети мои давно оттеснили меня в уме андров), и куда торопиться, не исход же! Одна я знала, что – исход.

Надо было на всякий случай пометить след для сына и еще более для друзей, а этого на колесах не сделаешь. Идти же пришлось через весь город, к счастью, не насквозь, от края до края:: он был удручающе велик и цивилизован. Пока шли фешенебельными и аристократическими кварталами, мне было спокойно: мешковатость и даже поношенность одежды – лучший признак родовитости, а если человек к тому же и небрежен, значит, стоит выше предрассудков толпы. Было здесь и в полдень немноголюдно. А вот стеклянные деловые небоскребы, в нижних этажах которых проживало низшее сословие, вопреки ожиданию кишело народом и в разгар буднего дня. За те недели, что я провела в Замке, мода опять изменилась: лейтмотив – по-прежнему элегантность в обтяжку, но телесного оттенка нижнее белье делает всех граждан бесполыми. Поверх наброшены гипюровые платья или туники; но, кажется, самая последняя радость – носить кружева на теле, а прозрачную хламиду снаружи, чтобы их верх сделался низом и ничто из прелестей и красот не пропало даром. Я бы забавлялась, как в паноптикуме, если б не приходилось отбивать атаки и отбривать насмешников. Это изрядно мешало моему интровертизму и отрешенности, но приближало к массам, которые, чуток поколебавшись, приняли меня за свою. Пальто я сразу же перекинула через руку, обнаружив простое черное трико балетного типа с вышитой белой пелеринкой, и оттого смотрелась гибридом старой девы и синего чулка. Выговор у меня оказался чересчур книжный, песик – слишком породистый, а костюм выдавал неуклюжее стремление к оригинальности; но в целом, я мимикрировала сносно. Сказались великорутенские рефлексы.

Дом оказался задвинут между двумя огромными центрами, деловым и торговым, но какое-то табу помешало застроить эту ничейную и дикую землю. Вряд ли присутствие незримой короны: скорее благоговение сродни тому, которое каждый из нас испытывает перед хорошей свалкой, пустырем, что остался после строительного бума, или выемкой в земле, хранящей очертания взорванного фундамента. Ну, и перед не очень хлипкой оградой в полтора человеческих роста.

Усадьба не обманула моих ожиданий; стояла без окон, полы проросли сорняком, мох целыми бородами рос на северной стороне бревен, а в мраморной умывальной чаше проживала лягушка, должно быть, с золотым венчиком на голове: разглядывать ее пристальнее я постеснялась. Снаружи дом окружали дряхлые вязы в полтора обхвата, дуплистые и покрытые лишаями. Внутри по всему полу были разбросаны ломаные игрушки, книги с разбухшими страницами и покореженной обложкой, обрывки лент – то, что всегда остается после небрежного отъезда и последующих воровских инспекций. Кругом робко шебаршились мыши: оглушительно пахло кошачьим пребыванием. За долгие годы забвения парк, и без того тенистый и густой, сомкнулся поверху ветвями, нащупал корнями водоносный слой – и поглотил дом почти без остатка. Крыши и оконные стекла уцелели только в двух центральных помещениях, вокруг печной трубы. Наверное, сами окна раньше выходили в соседние комнаты, а теперь вокруг получилась то ли круговая терраса, то ли лабиринт для прогулок, местами кое-как крытый, местами – с провалами в черепице и досках пола. Ягодные кусты проросли между мебелей, в их густоте бродили манкатты. Они здоровались со мной, кто угрюмо, кто, особенно молодежь, с явным любопытством и симпатией. Бэсика они в грош не ставили.

Кошки показали мне место, где была их поильня. Из отогнутого лепестка декоративной раковины срывался вниз водопадик, в нем можно было умыться и набрать воду для стирки. Греть ее и готовить мне придется, как они предупредили, над костром – на печь мало надежды.

– Вот и славно, – сказала я Бэсу. Он храбро жался к моей ноге, исподлобья окидывая манкаттов вдохновенным взором Дон-Кихота. – Дождить станет – понизу тент растянем, я о нем Арта попрошу. Печку бы стоило перебрать, только, боюсь, дров жрет немеряно. Куплю портативную, авось денег будущий зять подкинет. Или Эрмина.

– Вам, и верно, только в диком лесу жить, – сказала она, прощаясь. – Хотя и мы совсем неплохо существовали в свое время посреди гнилых досок и буйной флоры.

– Самое главное – дух приключений, – ответила я. – Но не дворцовых интриг, вы понимаете. По вечерам листать обрывки страниц, медитировать над обломком костяной гребенки или детским башмачком, днем – домовничать и кухарить по мере острой необходимости. И сочинять стихи. Эрмина, вы когда-нибудь стихи писали?