Кот-Скиталец

– Только прошу тебя, еще немного погоди. Нам некогда: надо пересечь пограничные блокпосты до того, как встанет солнце. А ты еще и саблями мерилась с моей свитой. Им было трудно состязаться – никто же не смел оказать тебе настоящего сопротивления. Хотя, право, ты поистине госпожа стали – давно я так не радовался душой!

– Мне стыдно, Владетель, что я, сперва согласившись, потом вспылила. Но я… я гордячка; это у меня от природы.

– Вижу. Только помни впредь: любая твоя вспышка родит твою уступку. Ты ведь со мной вовсе не так строптива, как с Мартином Флорианом Первым, хоть у вас двоих было на словах согласие. Пока я потребую от тебя немногого: переоденься нашей дамой высокого ранга и взойди в женское седло. Это облегчит наше дело: все знают, что мы сюда приехали с нашими семьями и уедем с ними.

От Серены не спрашивали согласия и не приняли бы отказа. Это как бы загипнотизировало ее неизбежностью. Переодеться – означало залезть с головой в пышную и разнообразную охапку из полупрозрачной кисеи, что требовало не столько времени, сколько непривычных телесных и душевных усилий.

– Как и запах, красота женщины не должна бить в глаза и сверкать наподобие церковной позолоты. Она – потаенное пламя. В ней должно присутствовать недосказанное, – нравоучительно говорил Эрбис, пока девушка протискивалась в нечто вроде двойной юбки и расправляла ее поверх жестко расшитого блио, накидывала на обтяжной корсаж тунику, а на косы покрывало. Руки, более нежные, чем мужские, помогали ей со спины.

– Говорят, что смысл книги таится в пробелах между словами, между строк и на полях, – продолжал Владетель. – Это ее священная глубина. Душа прекрасной женщины становится видимой, когда ее не затмевает внешний блеск и когда глаз мужчины вынужден проникать через смутные завесы.

– Чудесная философия, но каково вашим дамам жить внутри нее? – спросила Серена.

Подсаживали ее в седло альфариса (сама бы не сумела из-за чертовой фасонной юбки) те же маленькие, ласковые, но крепкие пальцы, и ей хотелось их «озвучить».

– Представляю, что будет, если моего братика просветить сквозь мех и толстенную шкуру до самой печенки, – продолжала она. – Боюсь, ему это не понравится. Может статься, лучше научить других отворачиваться от тебя?

– Мне пойти с тобой, сестренка? – спохватился Артханг.

– А ты хочешь?

– Хочу, но не в том дело. Конечно, это моя работа. Но и за тебя страшно, и ведь мама… Мама ведь где-то в городе.

– Так иди ищи. Сможешь унюхать?

– Мунки знают, где она, – тихо отозвался Судур. – Мы проводим.

– Тогда порядок, – вздохнула она, – давайте прощаться. Каждому из нас – свой путь. Артик, поцелуй маму от меня!

Они расцеловались на кхондский манер – потерлись носом и щеками.

– Смотри у меня, – сказала Иола поджарому белому альфарису Серены. – Оберегай.

– Поторопимся, – приказал Эрбис. – Горизонт уже светел.

Несколько позже Серена, богоданное дитя, первый приз в лихой байге, удивлялась, как легко она отбилась от проторенного разумом, придирчиво взвешенного пути – и пошла наощупь, наугад, по наитию. Каким естественным казалось раньше выйти замуж за ровесника себе, родить ему не одного – уйму детишек, вдохновить на подвиги и утвердить его самость – о эта роль благодетельницы королевства андрского! Блестящая, твердо очерченная, будто мертвая скорлупа царского платья, которое попросту хотелось содрать с себя теперь, во время ночной скачки. И так сосало тогда всё время внутри, помимо разума, так затягивало в пагубу, дурную бесконечность, где один чуждый тебе шаг рождал другой, еще более чуждый, и эти результаты ее дурного воления ложились поперек ее жизни, подобно глыбам в потоке.

А новое ее окружение было непонятным, язвяще опасным, как инсанские клинки, и взоры, и сухой юмор, но – и это было парадоксально – куда более старого принадлежало ей и она ему. От инсанов исходил аромат великолепной игры, запах свободы на грани риска, танца на острие кинжала.

– Я потеряла скорлупу: мать, брата, нареченного, Лес и Замок. Ничего не осталось, – сказала Серена вслух. – Это и есть моя свобода? Тогда она довольно грустная штука.

– Угу. Ты порефлектируй еще, порефлектируй, – густо промурлыкал Багир, не замеченный ею раньше.

Впрочем, он умел стушеваться, хотя по инсанским правилам должен был, как и прочие боевые манкатты, ехать на широком седле с низкой лукой, собравшись в комок, или распластаться позади седла на толстой попоне, цепляясь когтями за ее войлок. Инсан, альфарис и манкатт составляли неразлучную троицу: однако в минуты опасности всадник пускал коня шагом или сторожкой рысью, а кот перебирался на травянистую обочину, ветки или кровлю, высматривая противника и готовый в любую минуту прянуть на выручку. Человек тоже мог сойти с седла и красться по другой стороне дороги в то время, пока его четвероногий спутник звонко топотал копытами по булыжнику. Так распускаются пальцы руки перед тем, как зажать добычу в кулак.

– Вас должно быть пятеро, манкатт, – вдруг сказала Серена. – Ловчий сокол на рукавице и кауранг рядом с копытами. Тогда вы будете непобедимы.