Коварная рыбка фугу

– Да, Борис Карлович, – долетело до моих ушей. Лукин разговаривал с судмедэкспертом! Вот так удача – для меня, естественно. – Заключение уже готово? И что там? Надо же, предчувствие вас не обмануло. Никакого тетродотоксина в бутылках! Ни в одной, ни в другой бутылке. Что в бутылке, из которой пил Полянский? А что это? Является составляющим некоторых лекарств? Ладно, разберемся. Что с отпечатками пальцев? То есть, прежде чем она попала в руки Полянского, отпечатки с нее стерли? Понял. Что ж, работа наша усложнилась. Ладно, спасибо за оперативность, Борис Карлович.

«Подслушивать нехорошо, – укорила я себя, но тут же оправдала свое любопытство, – но в интересах дела можно».

Видимо, Лукин вновь взял мобильный телефон – послышался писк, которым обычно сопровождается нажатие кнопок:

– Володя, зайди. Я здесь. Ну здесь, в кабинете бухгалтера.

Я бросилась к двери в кладовку, но та оказалась закрытой.

– Черт, – сорвалось у меня с языка.

Времени, чтобы спрятаться, уже не было – в конце коридора появился напарник Лукина. Пришлось сделать вид, будто я ищу Андрея Михайловича. Рядом с кладовкой у нас находится комната, в которой хранятся новые сервизы, скатерти, столовые приборы. В принципе, Андрею Михайловичу здесь делать нечего, но Володя этого не знает.

– Андрей Михайлович, вы здесь? – спросила я через дверь, когда Володя поравнялся со мной. – Вы случайно нашего директора не видели?

– Директора? Он в зале, – ответил Володя, даже не обратив внимания на то, что я стучала в дверь, на которой висел замок.

– Спасибо, – ответила я и сделала пару шагов в сторону зала.

Владимир юркнул в мой кабинет. Я опять вернулась к двери, моля бога, чтобы никто меня не застал за этим неприличным занятием.

– Вова, ты всех свидетелей опросил? Тогда сделаем так. Я займусь новым трупом, а ты поезжай, возьми у телефонного оператора распечатку звонков Полянского и выясни, кому чаще всего звонил покойный. Отсортируешь: кто друзья, кто родственники, кто деловые партнеры. Со всеми надо поговорить. Пообщаешься – доложишь. На ровном месте ядами не травят.

– Все-таки яд?

– Да, Карлович звонил. На стенках бутылки нашли химическое соединение, которое в маленьких дозах используют в фармакологической промышленности.

– Ясно, – вздохнул Владимир. – Там, кстати, отец Полянского приехал. В зале сидит. Его коньяком и валерьянкой отпаивают. По всему видно, что плохо мужику.

– Ну это понятно. Я сейчас немного разберусь с бумагами и выйду. Все, беги.

Понимая, что меня могут обнаружить за дверью, я срочно ретировалась. Скорости моей позавидовал бы олимпийский чемпион: когда Владимир вышел из моего кабинета, я уже была у входа в зал.

Весь наш персонал в скорбном молчании стоял у стены. Чем-то это напоминало траурный караул. В центре зала сидел пожилой мужчина, на котором были сконцентрированы взгляды всех присутствующих.

«Димкин отец!» – догадаться было нетрудно.

До сегодняшнего дня самого главного босса мне видеть не приходилось, и я почему-то представляла Петра Максимовича иначе: высоким, массивным, со строгим выражением лица, полным сил и энергии, непременно в костюме и в галстуке.

Сейчас в кресле сидел сгорбленный старик с растрепанными седыми волосами и потухшим взглядом. Рядом с ним стоял Андрей Михайлович. В одной руке он держал коньячный бокал, в другой – рюмку с прозрачной жидкостью.

– Выпейте, Петр Максимович, ну выпейте, – повторял Андрей Михайлович, протягивая обе руки на выбор.

– Не могу – не помогает, – мотнул головой Петр Максимович. – Ты лучше мне объясни, Михалыч, почему? Почему мой сын? Что произошло? Как такое вообще могло случиться? – спрашивал он как в бреду. Казалось, он и не ждал ответов, понимая, что правду ему сейчас никто не скажет. Она есть, но до нее еще надо докопаться.

До слез было жалко Петра Максимовича. Многие не сдерживали свои эмоции: кто-то украдкой шмыгал носом, кто-то, не стесняясь, тихо плакал. У меня тоже подозрительно защипало в глазах. Я достала платок и, отвернув лицо, смахнула слезинку.

– Это Димин отец? – спросила Катя, каким-то образом возникшая за моей спиной.

Я даже не заметила, как она вышла из коридора.

– Да.

– Я подойду к нему.

Катя подалась вперед. Я схватила ее за локоть, чтобы остановить.

– Не надо, Катя. Ты разревешься – еще больше его расстроишь, сама расстроишься.

– Это да, – согласилась со мной она. – Да и вряд ли Дима обо мне отцу рассказывал. Придется объяснять, а объяснять нечего. Эх, Дима, Дима… Никогда себе не прощу, – застонала Катя.

Рядом стоящие сотрудники повернули к нам головы. В их взглядах читалось сострадание к Кате. Все знали, что Димка был неравнодушен к девушке. И теперь ее жалели практически так же, как и Петра Максимовича.

Я поймала себя на мысли, что сейчас все оплакивают Диму, но почему-то никто не вспоминает о Василии Ивановиче. А ведь он ни один год проработал в «Кабуки», и о нем тоже надо бы вспомнить. Несправедливо как-то получалось.

– Пройти можно? – услышала я за спиной голос Лукина.

Я молча посторонилась.