Коварный камень изумруд

Императрица глянула в сторону митрополита. Он качнул посохом, мол, надо просьбу утвердить.

— Вон, подвинь софу, да на неё сядь! — велела императрица. — Да подалее от меня сядь, в баню видать не ходишь… И отвечай мне быстро. Загнал ты Россию, святой проповедник, в такую ямину, что мало у государства времени из неё выбираться. Помедлим — засыплет Европа ту ямину. И нас, и Россию в той яме засыплет. Да с великой радостью!

Петра Андреевича душил кашель, тело знобило и ломало, а после таких слов царицы — хоть выть!

— Читаю я на трёх языках, да понимаю ещё два языка, — торопливо заговорил Пётр Андреевич, неловко усевшись на край софы, — тому обучили нас в Александро-Невской семинарии стараниями вот его, благословенного митрополита Гавриила. А потому имел я возможность читать на тех иноземных языках много толковых книг…

— По двое свечей восковых, кручёных, за ночь сжигал, читаючи! — встрял митрополит. — Но я дозволял нашему эконому выделять Петруше свечи, больно толковый парень…

— Список тех книг у тебя есть? — Императрица упёрлась взглядом в преступника, а сама сильно била указательным пальцем по столу… Палец отсверкивал двумя золотыми кольцами с большими бриллиантами…

Вот точно так же, но в другом дворце, императрица Екатерина пять лет тому назад тоже била пальцем по столу, когда перед ней стоял другой государственный преступник — Радищев. Писака подлый, натворивший множество паскудных дел выпуском своей книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Во всём сознался, подлец: и в том, что масон, и что иезуитов слушался, как дрессированная собачонка, и что заграницу любит. И что мечтает в той загранице жить зимнюю половину года, а другую половину года, то бишь — летом (лукавый подлец!) хотел бы проживать в России…

…Но потом, при виде ката Шешковского, подлый писака Радищев все фамилии назвал, кто ему ту подлую книгу про путешествие из Петербурга в Москву велел написать (денег дал), да кто её печатал и кто развозил по тайным заказам…

Европа прямо взбесилась, прознав об аресте Радищева. Взбесилась, яко мужняя жена, которой муж рога наставил. Бесись не бесись, а русские только что турок разбили, Крым под себя взяли, а по гарнизонным спискам в России числилось двести сорок тысяч солдат под ружьём, да две тысячи пушек, да ещё двадцать литейных заводов в стране лили пушки круглосуточно… Ежели б не такое число в воинской силе, то за три дня сгнил бы Радищев в Шлиссельбурге, а так — ничего. Три года уже прожил в Сибири, в Илимском остроге, через семь лет, может быть, живым назад вернётся…

— Список тех книг я в уме держу… — Словцов надолго закашлялся, но оправился, — а ради дела готов составить список на бумаге. Все мною читаные книги находятся исключительно в библиотеке Александро-Невской семинарии и под твёрдым оком митрополита Гавриила. Что он и подтвердит.

Митрополит скосил глаза на Екатерину, огладил окладистую бороду и утвердительно кашлянул.

— Не токмо что список, но и все книги по тому списку немедля выбрать и отложить под замок… Пока… — Императрица не договорила, пожевала губами, что значило некую сильную думу.

Митрополит качнул головой. Сотня книг из семинарийской библиотеки — не раззор. Там, в библиотеке, пятнадцать тысяч книг.

— Алексашку Радищева знаешь? — неожиданно спросила Екатерина.

— Про Радищева слышал, но писания его мне, право, без интереса, — тут же ответил преступник. — Мне, ваше величество, история в интересе, а нонешний быт я и так вижу, светлым глазом.

— Ну и что же ты видишь в нонешнем быте?

— А то, что я вижу, так это только в Сибири, ведь я там поставлен проповедовать Слово Божье.

— Что видишь в Сибири? — Екатерина сорвалась на крик. Из кольца при ударе об стол выскочил бриллиант, сверкнул, скакнул по столу и упал на пол.

Матушка императрица тут же изволила покрыть безудержный бриллиант русским непотребным словом.

Митрополит Гавриил тотчас перекрестил Екатерину, самолично нагнулся, поднял бриллиант с ковра и положил на стол перед императрицей. Потом сам перекрестился, ведь при таком бабском настроении императрицы разговора и не будет…

Митрополит Гавриил воздел руки и глухо пробасил: «Эх, Отче наш…»

Екатерина позвонила в колоколец. Крикнула секретарю:

— Караул немедля!

Два рядовых солдата в мундирах кавалергардов вошли в кабинет. Штыки их ружей отсверкивали почище бриллиантового света.

— Митрополиту остаться при мне, а преступника завтра — в Тайную экспедицию, к Степану Шешковскому! — распорядилась императрица караульному сержанту.

Приклады ружей брякнули о плашки паркета, и Петра Словцова вывели из кабинета императрицы.

Екатерина что-то спросила.

Митрополит тут же подставил ладонь к уху. Иногда так надобно делать, притворяться, когда и сам начинаешь свирепеть.

— Пошто ты сам, Гавриил, веришь этому, как его?.. Мальчишке в рясе.

— Словцову, матушка, Петру Андреевичу. А верю потому, что ведь я читал некоторые старые документы об Александре Македонском и смеялся, их читаючи, уж поверь митрополиту христианской Церкви.

— Что же ты чёл?