Коварный камень изумруд

— И мы согласны, что можно, — продолжал Мартынов, — но за какой срок? Ты сам знаешь, тебя учили, что армия с обозами идёт по двадцать пять вёрст в сутки. Потом ночь отдыхает, потом опять… двадцать пять! Подели расстояние, Михайло!

— Я в математике не силён, — оборвал Мартынова Черкутинский и ушагал в дальний угол кабинета, будто водки себе налить. Сволочь хохляцкая этот Ванька Мартынов. Надобно подсказать иезуитам, чтобы его срочно загнали подальше Сибири. В самые льды! Или в могилу. А то ведь он умом-то будет посильнее самого Черкутинского. А таких мозговитых не надо держать возле будущего Императора. И вообще — возле российского императора. Иначе вся Европа будет одной, российской империей… Чего рьяно добивался, кстати, Пётр Первый. Кое-как, но отбили у него эту жажду примитивным испанским сифилисом. Иначе… Ох!

— Ладно, я уже сам расстояния на дни поделил! — рассмеялся Мартынов. — Вот, следи за моими расчетами, Великий князь Александр. Если не считать времени на преодоление Тянь-Шаньских перевалов высотой в шесть вёрст, то от Индии и до верховьев реки Оби идти бы македонцу непрерывно… всего-то год! А с преодолением непроходимых перевалов — и полутора лет не хватит! Македонец тот, так балакают иноземцы, многие блага принёс сибирским народам. По уверениям европейцев, он построил каменную крепость в устье реки Амур напротив Камчатки…

Александр Павлович нахмурился:

— Сочиняешь! Каменную крепость поставил… Там два наших острога деревянных стоит и сто казаков… или всего восемьдесят… Чтобы каменный город там поставить, там надобно армию иметь. А возле боевой армии иметь другую армию — пашенных крестьян…

Иван Мартынов в голос расхохотался:

— Вот так и брешут везде европейцы. До устья Амура от реки Оби нашей современной армии идти пешим ходом год. Да крепость построить — тоже надобен год! Итого — три года пребывания в походе на Сибирь да в Сибири. А от Камчатки идти назад в Персию еще два года. Итого — пять лет! По моим очень скромным подсчётам. Македонец же, по уверениям греков, к тому времени был уже мёртв, а кто это тогда ходил до Ермака по нашей Сибири?

— Чингисхан ходил до Ермака, — внезапно ответил цесаревич Александр Павлович, думая всё же не о свирепом монгольском полководце древности, а о том, в какую подлую выгребную ямину попала бабка его Екатерина. И ему, Александру, придётся что ли выгребаться изо всякого европейского дерьма, надевши во благовременье императорскую корону? В таких случаях многознающие советники бывают ох как нужны! У него-то вот советники есть… И слава Богу, что не в одну дуду дудят, а в разные. Ему есть какое мнение выбирать.

— А вот мне, как если бы я был государь российский, мне бы что посоветовали? — спросил цесаревич. — Печатать в газете ту «Дарственную» или нет?

Мартынов только сунулся ответить, как его опередил Мишка Черкутинский. И не мог не опередить, ибо как раз вчера иезуитский наставник Фаре де Симон вдолбил ему в голову, чтобы ту грамоту — немедля опубликовать! Хоть за свой счёт и тайно. И тотчас будущему наследнику российского престола, не Павлу Петровичу, а ему, Александру Павловичу, будет хорошо и мирно жить с Европой!

— Мы бы посоветовали тебе ту грамоту опубликовать. Бабке твоей, Великой Императрице, сейчас не до всяких исторических фантазий. У неё французские революции в голове. И мысли — как отгородить от них Россию? Ибо срочная газетная публикация… — Тут Мишка Черкутинский увидел верчение пальца у виска Ивана Мартынова. Но смело продолжил: — Срочная публикация снимет напряжённость в европейских политических кругах вокруг… твоей империи…

Цесаревич Александр Павлович снова заходил по кабинету. Слова насчёт «твоей империи» он, видать, не дослышал, хотя они громко были сказаны. Или пропустил те лизучие слова Мишки Черкутинского мимо своей лысой головы. Скользнули они по цесаревской богатой лысине…

Александр Павлович остановился возле красиво вырезанного из африканского дерева письменного бюро. Над письменным бюро французской работы висел портрет его бабки, ныне здравствующей императрицы. Она вроде хмурилась сквозь державную улыбку. Рядом с портретом бабки висел портрет отца цесаревича, Павла Петровича. То ли от свечей, то ли от теней на стене, но отец явно хмурился и даже как бы негодовал.

И занавесить эти портреты нельзя, не к тому они здесь повешены, чтобы иногда прятаться…

Да, будь бы он сейчас Император Александр Первый, эту Дарственную грамоту греческого полководца опубликовал. Точно! В газетном разделе: «Разные нелепицы».