Ковбои и индейцы

Но постепенно Эдди привык. Дальше — больше. Саломея придумывала для него новые глупые прозвища, и он вдруг обнаружил, что ему это нравится. Однажды, сидя на кухне, он подумал: господи, я взрослый человек, но, назови она меня хоть Пирожком, я возражать не буду.

Он начал думать о ней среди дня, когда ее не было, вспоминал ее лицо, изгиб ее тела, ее смех. Порой, когда он смотрел, как она, свернувшись клубочком на диване, разговаривает по телефону и поглаживает щиколотку босой ноги, ему хотелось плакать от желания. То, как она приглаживала волосы, как писала свое имя, как улыбалась своей мимолетной опасной улыбкой, буквально сводило его с ума.

«Боб, — писал он, — мне очень скверно. Я не знаю, что со мной происходит».

Однажды ветреным воскресным вечером они вместе сидели в Хампстед-Хит[62]

, ели лепешки с сыром и разглядывали прохожих, решая, кого из них им хотелось бы видеть среди присяжных, если бы, совершив убийство, они попали под суд. Саломея обожала эту игру. Эдди предпочитал другой вариант — выбирать, с кем из прохожих хотелось бы трахнуться за десять минут до конца света. Такое занятие здорово скрашивало ожидание поезда в метро. Саломея фыркнула, поперхнулась лепешкой, потом прикрыла рот рукой и громко рассмеялась. Влажные голубые глаза испуганно смотрели на него. Чтобы не упасть от смеха, она невольно оперлась о его колено. Эдди перестал смеяться. Смотрел на Саломею и будто падал куда-то сквозь бездну космоса. Она посерьезнела. Отвела с глаз рассыпавшиеся волосы. Потом наклонилась и поцеловала его в уголок губ — Эдди понял, что пропал.

Есть Бог на свете, подумал он, когда она языком раздвинула его губы. Благодарю Тебя, Господи, благодарю, благодарю…

В этот вечер, вернувшись домой, они занялись любовью. Все началось с возни на диване, когда на экране Мелвин Брэгг беседовал с Гором Видалом[63] в Шоу Южного берега. Саломея уютно устроилась в его объятиях, ласкала его лицо и грудь. Когда пальцы Эдди скользнули по ее бедру, она вздрогнула. Они ласкали друг друга сквозь одежду, тяжело дыша, сгорая от желания, а кот смотрел на них, терся задом о кофейный столик, и желтые его глаза светились насмешкой и хитростью. Когда половина пуговиц на кофточке Саломеи была расстегнута, юбка задралась, а Эдди чувствовал, что готов взорваться от желания, Саломея резко отстранилась от него и сказала:

— Послушай, Эдди, я понимаю, предложение революционное, но, может, нам стоит раздеться?

— Конечно, — ответил Эдди, — я ведь либерал.

С видом бухгалтерши, раздевающейся в бангкокской сауне, Саломея расстегнула оставшиеся пуговицы, сняла блузку и очень аккуратно повесила на спинку стула. Потом слазила в сумочку, достала пачку презервативов, расстегнула тесные джинсы Эдди и с некоторым трудом стянула их до ботинок.

— Ботинки можешь снять сам, — сказала она, — это тебе не Техас.

Эдди принялся лихорадочно расшнуровывать свои «Док Мартенс».

— Мы просто поразвлечемся, Эдди, верно? — на всякий случай сказала Саломея, снимая туфли.

— Конечно, конечно, — выдохнул Эдди, — послушай, я сразу обо всем забуду, клянусь.

Саломея сняла юбку, и они полураздетые легли на ковер, дрожа от холода, обнявшись, сплетя ноги, и ласкали друг друга с таким жаром, словно пытались добыть огонь. Эдди чувствовал, что буквально тает от ее прикосновений. Она лежала на нем, обхватив его ляжками, длинные ее волосы падали ему на лицо. Она рассмеялась, снимая трусики. От нее пахло вином. Потом она поцеловала Эдди так крепко, что он задохнулся, и стянула с него футболку. А он умудрился расстегнуть ее лифчик. Скользил пальцами по ее лицу, груди, плоскому животу, потом укусил за плечо. Она стащила с него трусы и лизнула в пупок. Он целовал ее лоно, в потайной уголок между ног. Она сидела, откинувшись назад, сжимая руками его бритую голову.

Следующие несколько минут Эдди слышал только учащенное дыхание Саломеи, саркастические реплики Гора Видала по адресу Рональда Рейгана и голос Мелвина Брэгга, повторяющего: «Да, я понимаю, да, да…»

Когда она кончила, Эдди взглянул снизу вверх ей в лицо, стараясь смотреть с обожанием. Саломея виновато хихикала, прикрывая ладонью рот.

— Я никогда не делала такого с «ирокезом», — сказала она. — Голова у тебя выглядит ужасно забавно…

— Ха-ха-ха, — сказал Эдди, пытаясь сообразить, хорошо это или плохо. Он поднялся на колени и натянул презерватив.

Саломея слегка отстранилась и сказала, что у нее есть идея. Нужно сделать это в ванной. Они стояли под душем, пока горячая вода не кончилась, а обвисший «ирокез» Эдди не свесился ему на глаза. Потом, мокрые от мыла и пота, они занялись этим на ковре в холле. Потом на лестнице, потом на столе в кабинете, устроившись между факсом и грозящей рухнуть стопкой оттисков «Правительственного отчета касательно перспектив нерегулируемой вещательной индустрии».

Закончилось все через два часа и три презерватива на кухне у холодильника, к которому Эдди прижал Саломею. Магниты в форме плодов киви впивались ей в спину, она обхватила Эдди ногами и страстно стонала, пока по телевизору играли государственный гимн.