Ковбои и индейцы

«Парни» вместо «твою мать» говорили «ешь твою мышь» или «едрен батон» и порядком этим злоупотребляли. Они постоянно подкалывали Эдди по поводу его прически: «Лачишься, ешь твою мышь, разрушаешь озоновый слой». Эдди отвечал, что использует только лак, безвредный для озонового слоя, и «парни» хором орали: «Не заливай, едрен батон». Потом принимались дразнить Кита, что тот, видать, бережет озоновый слой, поскольку давным-давно не прыскается «хренотой от пота». Иной раз, когда становилось скучно, кто-нибудь из них быстро вскакивал и хватал другого между ног, а третий при этом хохотал как ненормальный. Секретарша Мария твердила, что они ведут себя как последние сукины дети. «Парни» помирали со смеху.

— Лесбиянка, ешь твою мышь, — покраснев, буркнул Кит. — Шуток не понимает, едрен батон.

Как бы там ни было, Эдди зарабатывал достаточно, чтобы нищета не стучалась в двери «Брайтсайда»; он не только не голодал, но сумел оплатить копии своей демонстрационной записи. Она состояла из двух песен, написанных другом Эдди, Джонси, который сейчас работал инженером в Саудовской Аравии, и двух инструментальных композиций, в большей или меньшей степени творений самого Эдди. Скорее в меньшей. По вечерам они с Марион паковали кассеты, составляли короткие письма, представлявшие собой тонкую смесь хвастовства и мольбы, а утром все это рассылали. Иногда записи возвращались, как раз когда Эдди приходил с работы; доставляли их курьеры компаний звукозаписи, с извещением, что это не вполне то, что им требуется. В конце концов поток возвратов стал настолько неудержим, что Эдди просто боялся идти домой. Мистер Патель говорил, что люди творческие всегда сталкиваются с подобными проблемами.

— Посмотрите на Джеффри Арчера, — говорил он, — бедняга едва не обанкротился, прежде чем его начали печатать. И посмотрите на него сейчас!

«Парни» были слюнтяями, и как только Эдди понял, что они полные слюнтяи, он научился с ними справляться.

Они все время рассказывали бесконечные истории о своих поездках по стране, придумывали байки об отчаявшихся домохозяйках и автостопщицах-нимфоманках, явно заимствованные со страниц столь любимых «парнями» порнографических журнальчиков. Стены «Аквариума» были увешаны картинками из этих журналов, зачастую столь откровенными, что они могли бы служить пособием для гинеколога. Одна такая фотография была прикреплена к доске для игры в дартс, и каждое утро «парни» развлекались тем, что в ожидании очередного списка адресов пытались попасть в соски изображенной там девицы.

— Просто душки, — сказал Эдди, когда Марион спросила, какие они.

Как и Майлз, они называли всех женщин «существами». Даже своих жен. А детей — «щенками». Утро понедельника начиналось особым ритуалом. «Парни» вваливались в комнату, зевая, потягиваясь, морщась и разминая спины. Это все от «работы по дому» — таким эвфемизмом они обозначали любовные игры с женами. «Пришлось повкалывать, ешь твою мышь, — говорили они, — а то еще подумает, что я на стороне кайф ловлю». Так они неизменно говорили каждый понедельник.

Газеты, которые они читали, состояли словно бы всего из десятка слов: марсианин, сиськи, чокнутый, гомик, трахать, штаны, немчура, бредовый, влажный и Тэтчер, или чаще — Тэтчи.

Эдди от всего этого тошнило, но ему нужна была работа, и, как выяснилось, он неплохо в ней преуспел. Он разработал свои приемы. Если считать явную чушь видом искусства, то Эдди достиг в нем виртуозного мастерства. По крайней мере, так утверждал Майлз, а уж он-то в этом разбирался.

— Ты самый лучший трепач, какого я когда-либо встречал, Эдди, — заметил он, — и знаешь, что я тебе скажу? Это комплимент.

Секрет заключался в том, чтобы как можно скорее упомянуть: образцы раздаются бесплатно. Эдди обнаружил, что больше, по сути, делать ничего и не надо. Он называл себя Эдди Смит, потому что «Вираго» было слишком длинно и необычно и слишком много драгоценных секунд уходило на то, чтоб повторять это имя удивленным жертвам на другом конце провода. Майлз помогал ему оттачивать технику. Он изложил Эдди все теории, все хитрости и мнемонические приемы, которые изучил на курсах. Рассказывал он все это в пабе за обедом, непременно шепотом и с видом агента КГБ, передающего связному секретную информацию.

Похоже, Эдди нравился Майлзу. Он сказал, что как-нибудь вечерком пригласит Эдди и его подружку в свой вигвам, но Эдди ответил, что у него нет подружки и по вечерам он слишком занят своей музыкой, так что в любом случае из этого ничего не получится. Майлз особо не переживал.

— Как-нибудь в другой раз. Понимаешь, ты и я, Эд, — мы разные, — сказал он, и Эдди признал несомненную справедливость этого утверждения. — Но в некоторых вещах мы одинаковы, Эд. И знаешь что? Мне это нравится.

Тем не менее одна проблема все-таки существовала. Чем дальше, тем труднее Эдди становилось выносить общество «парней». Он даже с Марион не мог это обсудить, ведь узнай Марион хотя бы половину того, что говорят «парни», она немедленно объявит, что Эдди безмозглый болван, раз до сих пор не ушел оттуда.